На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ
Чунихин сладко улыбался, встречая меня у проходной. Вел он меня очень долго по каким-то коридорам, лестницам (вверх-вниз). Мелькнула мысль, что это арест, но решил, что пока нет — должны поговорить вначале в надежде на некоторую уступчивость (ведь на свидетеля легче давить психологически).
В кабинете он, все еще улыбаясь, извинился:
— Я должен на минуточку выйти.
Ага! Хочет, чтобы я потерзался в сомнениях об их планах, в выборе своей тактики. Я вытащил Рыльского и стал перечитывать.
Через полчаса заглянул Чунихин.
— Извините, меня задержали.
Он стал хвалить глубину моих статей и смелость. Потом стал дружески увещевать не участвовать в самиздате.
Я вытащил статью о Ленине.
— Мне такие приемы допроса хорошо известны. Вот прочтите, как работала охранка. Первый прием — лесть, второй — следователь твой друг, хочет помочь, потому что он же человек и тебе сочувствует.
Статью он читать отказался и, не прекращая дружески улыбаться, спросил:
— Как вы думаете, о чем я буду вас спрашивать?
— По изъятым материалам.
— Нет, мы не успели их изучить. Вот тут Харьковское КГБ прислало семь вопросов вам по делу Алтуняна. И сегодня я запишу ваши ответы.
— Прочтите все сразу.
— Зачем?
— Я должен знать, в чем обвиняется Алтунян конкретно, чтобы случайно, неправильно или неточно сформулированной фразой, не помочь КГБ незаконно осудить Алтуняна.
— Так вы знакомы с Алтуняном?
— Вы уже начинаете допрос. Я же сказал вам, чтобы прочли все вопросы.
Его погубила собственная роль «друга-следователя». Ему не хотелось обострять отношения со мной (на первых порах…).
Он прочел. Знакомы ли вы с Алтуняном? Член ли он Инициативной группы? Что такое Инициативная группа? Ее цели? И последний: «О каких других антисоветских действиях Алтуняна вы знаете?»
Как только он задал последний вопрос, я понял: первую партию Чунихин мне продул по своей глупости. Они в принципе не способны считаться с законами, и потому их всегда можно бить законом (правда, вспоминается анекдот: «он меня дубиной, а я его газетой»). Еще по дороге в ГБ я обдумал свою тактику — доказать на примере допроса справедливость своей записи под протоколом обыска об антиконституционности КГБ. И потому на сей раз я подпишу протокол, но откажусь давать показания, использовав ту или иную незаконность. Противно быть крючкотвором, противно даже читать юридическую бездушную формалистику, но что поделаешь.
Я записал свой ответ.
Так как мне был задан вопрос, имеющий «обвинительный уклон» (а по закону допрос должен быть объективным, нельзя задавать вопросов, толкающих на ответ определенного рода) и провокационный характер (ответь я: «больше никаких» — это будет косвенным подтверждением, что Инициативная группа — антисоветская организация, им это на руку, чтобы сами члены группы признали ее антисоветской). А т. к. мне Чунихин сказал, что я тоже член Инициативной группы, то, признав, что группа антисоветская, я дам показания на себя, а тем самым я превращаюсь из свидетеля, обязанного давать показания, в обвиняемого.
Он прочел и понял, что проиграл пока. Опять мило улыбнулся и попросил добавить слова о том, что это были вопросы Харьковского КГБ. Тут улыбнулся уже я.
Еще забавнее была вторая просьба.
— Допишите, что я прочел вам после того, как вы сказали, что откажетесь отвечать, если я не прочту всех вопросов.
Мне не нужно было соглашаться: это уже торговля (уступка за уступку) и в принципе только вредит допрашиваемому.
Но не хотелось спорить по мелочам. Мне было все равно, кому из них влетит за ошибку — харьковчанам или Чунихину.
Я вписал его слова. Он повеселел и обнаглел. Стал расспрашивать об обвинительном уклоне и провокационном характере — в чем они. Я объяснил. Он начал торговаться по поводу слова «провокационный». Пошла дискуссия о слове, о его смысле и т. д.
Увидев, что я не согласен менять формулировку, придрался к фразе о моем участии в Инициативной группе.
— Ведь вы член Инициативной группы? Почему же не хотите писать об этом прямо?
— Потому что не хочу даже косвенно ответить ни на один из вопросов.
Он еще раз перечитал и указал мне на неточность какого-то оборота. Я согласился (ну, думаю, даже мое почтение к грамматике пытается использовать?). Тогда он быстро-быстро стал предлагать свои формулировки, на первый взгляд, более точные. Когда я отказался, удивленно спрашивал: «Почему?» Несколько раз я показал, что его формулировки таковы, что при желании их можно перекрутить на суде как угодно.
В одной из них подвоха я не заметил. Он обрадовался: «Запишете?»
— А собственно, почему вы так заботитесь о грамматической точности моего отказа от дачи показаний?
— Просто так. Ведь так лучше.
— Нет. Менять фразу я не буду, а обдумать лучше — нет времени. Да и не хочется.
Допрос окончен, он пошел проводить меня на улицу.
По дороге я спросил его:
— Зачем вы копируете царскую охранку не только в сути вашей работы, но и в мелочах?
— В каких?
— Повторяете историю с «гороховым» пальто.
— Какое «гороховое пальто»?
— Нужно знать историю своей организации! Однажды всех шпиков охранка одела в одинаковые гороховые пальто. И вся Россия потешалась над ними, показывала пальцем.
— А разве наши агенты в гороховом пальто?
— Нет, они в плащах-болоньях, в ботинках с толстыми подошвами и одинаковых клетчатых галстуках (периодически «форма» меняется: иногда это красные шарфы, а вместо плащей «дефицитные» импортные куртки). Сегодняшние, правда, были какие-то киношные — в макинтошах. Мы с женой наблюдали за ними, когда шли к вам.
— Ну, Леонид Иванович, у вас мания преследования.
— У жены тоже?
— Я хотел сказать, что вы преувеличиваете слежку. Ну, зачем нам нужно было сегодня следить?
— Вот уж не знаю. Может быть, боялись, что мотану за границу.
С допроса я махнул к жене на работу, рассказать. Обоим было ясно, что заберут, — обложили со всех сторон. Я поехал к друзьям, свидетелям по делу Бахтиярова. Разузнал о нарушениях в следствии. Возвращаясь поздно ночью домой, с трудом узнал «подметку»: не было ни «гороховых» признаков, ни уголовных черт лица.
В воскресенье 10 октября просмотрел внимательно уголовный и уголовно-процессуальный кодекс, подготовил серию претензий к следователю по делу Бахтиярова. Теперь-то Чунихину невозможно будет свернуть все на харьковское КГБ.
Комедию на этот раз он почти уже не ломал. Оставался моим благожелателем, но только потому, что роль «следователя-друга» ему наиболее близка (хотя любит орать на колеблющихся свидетелей и подследственных).
