Олег Терентьев - Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы

«Участие в этом фильме было для меня большой школой в плане опыта работы в кино. Стиль Полоки заключался в том, что он ничего не навязывал, не разъяснял: мол, ты сделаешь так... А Высоцкий прекрасно чувствовал себя в ситуации, когда на него не давили. Он все время искал свои ходы — наиболее естественное поведение человека, попавшего в определенную ситуацию. Но о то же время он все брал на себя, вел действие и партнеров увлекал за собой, то есть все начинали играть в его ключе. Так что в картине много режиссуры Высоцкого — Геннадий Иванович это позволял...

На съемках Высоцкий никогда не капризничал, всегда терпеливо ждал, когда его загримируют, побреют, оденут. А преображаться ему приходилось часто: его старили — все время белым мелом седили виски, немного поднимали: каблуки делали очень большие, даже лавочки подставляли, когда в кадре партнеры были повыше ростом.

Вообще он работал очень раскованно, свободно общался с актерами, с членами съемочной группы. Меня он сразу стал звать — Санька, никак иначе не называл. Хотя, честно говоря, сцены со мной ему очень трудно достались. Я тогда, конечно, не была еще профессиональной актрисой и действовала в кадре чаще всего бестолково. Ну, казалось бы, простая сцена: я соскакиваю е машины, наклоняюсь над Высоцким, а он меня подхватывает и швыряет обратно на сиденье... Надо было, конечно, помогать ему. Делали несколько дублей. Сейчас, когда я смотрю крупный план, вижу: у него даже капельки пота на лице выступили от напряжения. Представляете: из очень неудобного положения, сидя, поднять меня и швырнуть в маши ну, да еще несколько раз! В этом смысле я была ему, конечно, не помощница — он все брал на себя. Но главное, он никогда не бросил мне за все время съемок ни слова упрека — ни разговоров, пи взглядов косых (это на других картинах потом — страшно вспомнить!). Как с партнером, с ним работать было прекрасно. Никаких трудностей я не испытывала. Это меня раскрепощало и позволило в конце концов успешно справиться с ролью...

Когда объявили, что завтра будет сниматься сцена в лодке, меня никто не спросил, умею ЛИ я плавать. Я очень боялась. Боже, как я боялась! И сказать вроде неловко. Но я была такая послушная и исполнительная, что про последствия не думала, вроде бы утонуть — входило в программу и было не главным. А главное — как же я нырну, ведь не умею же! Я подошла к Геннадию Ивановичу, говорю: «А можно я «солдатиком» нырну?» — потому что «солдатиком» я бы еще смогла... Тот, видимо, не понял: мол, ка ким еще «солдатиком»? Прыгай как положено!

Но вот утро. Выехали. Высоцкий на веслах, впереди неподалеку режиссер с мегафоном. «Внимание! Мотор! Володя, правее лодку!» Высоцкий подгреб, как просили, и говорит мне: «Видишь, где камера?» — «Ви-и-ижу». — «Как вынырнешь, плыви прямо на нее. Только смотри, не уйди из кадра. И сразу выныривай, потому что — секундомер...»

А я смотрю: воды ужас сколько — Черное море! Вдруг на полном ходу на нас несется катер, и у меня такое ощущение, что он сейчас в нас врежется. Я только ойкнула и ухватилась за борта. Высоцкий говорит: «Не бойся, это волны делают, ведь шторм...» Катер начинает ходить кругами, лодка раскачивается. Тут команда: «Мотор! Приготовились! Пошла!»

Я как будто приклеилась к скамье, состояние жуткое. Но пересилила себя, поднялась (прыгать-то надо). И тут он, видимо, все понял, спрашивает шепотом: «Санька, ты плавать-то умеешь?» А я уже рта раскрыть не смогла, только глазами сказала: Володя, прощайте, я не умею плавать — и пошла...

Я даже не нырнула, а как-то нелепо кувыркнулась (уж не знаю, что там стало с этими операторами!), как-то оказалась на поверхности, вдруг слышу: «Вперед! Не поворачивайся!» — и Высоцкий ныряет за мной. Чувствую — есть опора, он меня поддерживает, говорит: «Санька, не бойся, давай, работай, вперед, молодец...» И я первый раз в жизни на этом фильме освоила стиль «саженками» — у меня был такой тренер! Он меня поддерживал как-то, а сам в кадр не входил (он, видимо, знал границу кадра. И теперь я смотрю: на экране видно, что я плыву, он сзади, но его не заметно. То есть Высоцкий и меня спасал, и съемку,— понял, что второй раз меня уже ни за что не заставишь прыгнуть). А потом меня втащили в лодку, накинули простыню, и я долго не могла понять, что же произошло». (8)

«Окончили мы съемки, картина получилась двухсерийная. Когда ее показывали у нас на студии, все в восторге были — мы, конечно, пристрастно относились к «Интервенции», родное ведь, свое. И с нетерпением ждали выхода ее на экран. Но вдруг пошли слухи, что нашу картину замариновали, положили на полку. Почему?! Говорили, что, дескать, умалена роль подполья, что бандиты действуют лучше подпольщиков, что Полока сильно отошел от сценария Славина и снял не юбилейную картину об Октябрьской революции, а какую-то клоунаду-буффонаду. Говорили даже, что одному большому киноначальнику не понравилось, что главаря бандитов зовут Филиппом — он в этом усмотрел намек на себя...

Потом очень долго партийная организация «Ленфильма» требовала, чтобы картину показали нам и дали самим высказать свое мнение. Чтобы мы сами смогли разобраться, что уж там вышло такого «анти». Нам обещали, но так ни разу и не показали. Вернее, был какой-то «закрытый» просмотр, куда допустили лишь несколько человек из съемочной группы, а всей массе партийцев «Интервенцию» так и не показали. Потом долго ее доснимали, дорабатывали, но все равно фильм не приняли в Госкино. А потом якобы вышел приказ вообще смыть все пленки. Я не знаю, как Полоке удалось сохранить один экземпляр...

Мы все очень переживали такое окончание нашей работы (...), но я не представляю даже, каково было все это вынести и Полоке, и Володе — ведь они всю душу вложили в картину и связывали с ней большие надежды. А получилось, что «Интервенция» очень осложнила их кинематографическую судьбу». (7)

«Мы не один год возились с картиной: озвучивали, переоз-вучивали — все варианты. Затем доснимали что-то и опять озвучивали — никак не могли закончить. Потом картину очень долго сдавали. Каждый раз приезжали какие-то комиссии, что-то выясняли. Меня спрашивали: как, мол, вам тут работается? Чувствовался во всем этом какой-то подвох. Настроение у всех падало по мере того, как проходило время. Шли разговоры, что картину закроют, ощущалась какая-то безысходность...

Помню, мы приехали в Москву защищать фильм. Остановились у Высоцкого. Он жил далеко очень, где-то на окраине, в пятиэтажном доме. Скромная квартирка, две комнаты (...). Мы просидели всю ночь не сомкнув глаз — Полока, Золотухин, я, Высоцкий, кто-то еще,— ждали следующего утра, когда должна была решиться судьба фильма. У Полоки на следующий день должен был состояться разговор в ЦК. Все очень переживали: Золотухин чуть не плакал, Высоцкий много курил, Полока молчал, но так молчал, что делалось страшно. Володя сочинил письмо в ЦК. Он просил от имени всех участников съемки не закрывать картину.