Матвей Гейзер - Леонид Утесов

В середине 1950-х годов Светлов особенно часто бывал у Леонида Осиповича. Последний нередко оказывался первым слушателем стихов Светлова, а бывало, слагаемые менялись местами. В своих воспоминаниях Антонина Ревельс сообщает, что, когда Утёсов прочел Светлову свои какие-то новые стихи, забавнее всего было наблюдать за выражением лица Михаила Аркадьевича. При этом он незаметно поглядывал то на Елену Осиповну, то на Антонину Сергеевну, а когда Утёсов закончил декламацию, сказал:

— Лёдичка, кецелэ (на идише «котик». — М. Г.), дружок мой, пиши, у тебя очень хорошо получается.

Леонид Осипович был очень доволен. А Светлов, посмотрев на Антонину Сергеевну, хозяйничавшую за столом, — она часто приходила помогать Елене Осиповне, когда та болела, — тут же взял листок бумаги, улыбнулся и написал экспромт:

Как существительное, «Тоня»Давно известно на Руси,А как глагол, известно«Тонет». Кто тонет?Я, еврей. Спаси!

Уже когда книга «Рядом с Утёсовым» была опубликована, я спросил Антонину Сергеевну: не может ли она вспомнить, какие стихи читал в тот день Светлову Утёсов? «Не помню, дорогой мой. Но это были стихи в восточно-персидском стиле». Когда я читал сборник стихов Утёсова «Прости-прощай, Одесса-мама» (отмечу, весьма добросовестно составленный А. Г. Ивановым в 2003 году), то пытался угадать, какое стихотворение читал в тот день Утёсов. Быть может, вот это:

То год пройдет, как день,То длится день, как год.И, оглянувшись, можно убедиться,Что время то ползет,То медленно идет,То будто слишком быстро мчится…

Когда года твои ползут,Ты прыгаешь и бегаешь,Зато, когда они идут,Шаг в ногу с ними делаешь.

Когда ж они начнут бежать,Тебе ходьба — забота,А начинают пролетать —Тебе присесть охота.

И как бы способ нам найти,Чтоб в ногу с временем идти?

Могли ли понравиться такие незамысловатые стихи Светлову, поэту, чьей «Гренадой» восхищались и Марина Цветаева, и Маяковский? Это вряд ли существенно, ведь сам Светлов в одном из своих интервью сказал: «Давайте писать так, чтобы нравиться друг другу». Разумеется, Михаил Аркадьевич имел в виду «нравиться» в широком смысле этого слова, ибо ему принадлежат слова: «Сердце поэта всегда вмещает в себя больше, чем оно может вместить, и быть нормальным не может». В тот же день, когда Утёсов «угостил» Светлова своими стихами, Михаил Аркадьевич прочел в ответ свои стихи. Антонина Сергеевна не могла вспомнить, какие, но сказала, что речь в них шла о падишахе. Нетрудно догадаться, что это были давно написанные Светловым стихи:

К моему смешному языкуТы не будь жестокой и придирчивой, —Я ведь не профессор МГУ,Я всего лишьСкромный сын Бердичева.

Ты меня хотя бы для приличьяВыслушай, красивая и шустрая,Душу сквозь мое косноязычье,Как тепло сквозь полушубок,Чувствуя.

Будь я не еврей, а падишах,Мне б, наверно, делать было нечего,Я бы упражнялся в падежахЦелый день —С утра до вечера.

Грамматика кипела бы ключом!— Кого — чего…— Кому — чему…— О ком, о чем…

Вот ты думаешь, что я чудак:Был серьезен,А кончаю шуткой.Что поделать!Все евреи так —Не сидят на местеНи минутки…

И вновь вернемся к воспоминаниям Антонины Сергеевны Ревельс: «В гости к Утёсову приходил часто Михаил Аркадьевич Светлов, и они любили разговаривать на разные темы. И, конечно, все их разговоры были пересыпаны юмором. Когда Михаил Аркадьевич лежал в больнице, Утёсов пришел его навестить.

— Ты живой? — спросил он.

— Полуживой, — ответил Светлов.

Ничего не могло удержать их от острот. Даже здесь, на больничной койке, когда Светлов был в тяжелейшем состоянии, он продолжал придумывать шутки и анекдоты. Например, такой, который нам потом пересказал Леонид Осипович: „Прибегает испуганный сын:

— Папочка, я случайно выпил чернила.

— Закусывай скорее промокашкой, — не растерялся находчивый папаша“.

Вскоре пришло горестное известие: Светлов умер. Это было для Утёсова страшным ударом. Много дней не мог он успокоиться, ходил печальный и тоскливый. Так сильно он переживал только смерть Бабеля».

Свою любовь к Светлову и печаль по нему он выразил в стихотворении «Памяти Светлова»:

Жил да был поэт, добрый и хороший.Всех любил. Всем сердце открывал с любовью.Был он там всегда, где жизнь полыни горше.Не был никогда им друг в несчастье брошен.

В юности — в боях, в зрелости — отважноЗащищая правду, он не ведал страха.Каждый его шаг и поступок его каждыйЖаждой жизни был, был и правды жаждой.

Чтоб в Гренаде землю передать крестьянам,С Украины парня он прислал сражаться.И помчался парень с песней и баяномНаучить испанцев, как за землю драться.

Всех встречал приветом, шуткой и улыбкой,Помогал советом исправлять ошибки.Было в нем такое, что забыть не можетТот, кто знал поэта и не знал кто, — тоже.

Ненависть лелея, злобных шаек свораПодлости писала, пользуясь моментом.Принесла поэту слишком много горя.И осталась подлость в виде документа.

И ушел поэт наш в облачные дали.Вот когда поэту почести воздали.Много слов сказали, вешали медали,Но уши не слыхали, глаза не видали.

Стихотворение это — своего рода памятник Светлову, поставленный Утёсовым. Другим памятником стали песни, которые пел Леонид Осипович на его стихи. И уж коль мы заговорили о памятниках, вспомним слова Михаила Аркадьевича: «Памятники — это не только гранит или мрамор. Это тени ушедших, сказавших свое навсегда запоминающееся слово». Здесь не могу не вспомнить размышления Микаэла Таривердиева о Светлове. Мне кажется, в определенной мере они относятся и к Утёсову: «Светлов был трагической фигурой. Человек-символ… Безоговорочно отдавший себя делу революции, в 30-е годы многое увидев и поняв, он многое переосмыслил. Но сделанное было сделанным. Внутреннее благородство не давало возможности измениться и холуйствовать в новых условиях, как это сделали иные его товарищи. Оставалось только пить водку (уж это к Утёсову отношения не имеет. — М. Г.), чем он и занимался с большим успехом в последние годы своей жизни. Грусть, замешанная на ироническом отношении к себе, была основным его свойством». Эти общие черты в значительной мере питали дружбу Утёсова и Светлова.