Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
Впрочем, последнее обстоятельство как раз и беспокоило Елизавету Федоровну больше всего. Получив приглашение, она некоторое время колебалась и своими сомнениями поделилась с императором: «Что мне делать? Отказать нет повода, поехать – означает, что я на этих торжествах буду первым лицом. Они церковные, и я, конечно, была бы счастлива хоть отчасти вновь пережить божественные впечатления, как тогда, в Сарове, – это редкостное благословение и поддержка в жизни. Может быть Миша (Великий князь Михаил Александрович. – Д. Г.) тоже поедет?.. Он был бы первым лицом, что для меня большое облегчение… Это была бы огромная поддержка – первый официальный выход без Сержа, и если не приедет никто из семьи, я буду чувствовать себя неловко». Ехать пришлось все-таки одной. И, конечно, принимать почести, выслушивать приветствия, находиться в центре внимания. Однако вся эта суета вскоре перестала замечаться, растворившись в духовном подъеме тысяч и тысяч людей, собравшихся почти со всех уголков страны, в проявлении их веры и, конечно, в собственных непередаваемых чувствах. «Я вновь пережила те дивные Саровские дни!» – признается Елизавета Федоровна вдовствующей императрице.
Сравнение не случайное. «Наблюдалась картина редчайшей и неописанной красоты, – сообщали «Тверские епархиальные ведомости». – Могучие лучи заходящего солнца нежно переливаются на блещущих золотом облачениях многочисленного духовенства, на золотых ризах икон; тихо, не колышась, стоит целый ряд металлических золоченых и шитых золотом бархатных хоругвей, оберегаемый массой хоругвеносцев, разодетых в украшенные золотыми и серебряными галунами и шнурами кафтаны, а далее на фоне роскошной природы под голубым сводом неба громадные толпы народа; море голов на площади, на земляном валу, на крышах домов, на деревьях, на паперти-балконе Воскресенского собора… Среди литии на разукрашенный гирляндами зелени балкон северной паперти Воскресенского собора, где стояла ярко освещенная лучами солнца, вся в белом Великая княгиня, вошел московский протодиакон Розанов, которого нельзя назвать иначе как великолепным, и прочел выразительно, артистически-художественно и так, что слышала его вся площадь, послание Святейшего Синода по поводу прославления благоверной княгини Анны Кашинской как святой».
Когда раку с мощами переносили из одного собора в другой, Елизавета Федоровна шла в головах, держа конец прикрепленного к гробнице полотенца. В остальных церемониях она старалась не выделяться, хотя, как заметил очевидец, «привлекала она взоры и сердца публики и царственной своей осанкой, и еще более скорбным выражением лица, скромным туалетом, еще более скромным положением и молитвенным настроением. Хотя место, приготовленное для Великой княгини, было задрапировано и устлано коврами и приготовлено мягкое кресло, но она тихо отодвинула от себя кресло, стояла все время службы скромно в уголке и часто преклоняла колена».
Она ощущала себя частью народа, одной из тысяч этих паломников, одной из миллионов русских православных людей. Почести? Да они вовсе не ей, они через нее – Государю. Отцу и защитнику! «Ты знаешь, – писала ему Елизавета Федоровна по возвращении из Кашина, – я всегда своими фибрами русская и ощущаю себя твоей подданной, как и все русские. Живя в Москве, видя и слыша то, что приходится увидеть и слышать каждый день, врастаешь в эту дорогую землю и хочешь работать ради нее и тех, кто живет на ней. Хочу сказать о Кашине: это было совершенное повторение Сарова. Постоянно мои молитвы и мысли были рядом с вами. Все наполняла та молитвенная атмосфера, что так поразила нас тогда и что снова и снова возводит человека к Богу. Как я уже говорила, паломники прибывают и прибывают, и все молятся за тебя и благодарят за даровой чай и сахар, все приятно поражены безупречным порядком и удобным доступом к мощам… Сколько молитв возносилось там за тебя! И в каждом знаке внимания ко мне я ясно видела и слышала, что это предназначалось тебе, и я так хотела, так хотела, чтобы вы с Аликс и кто-нибудь из детей были здесь!»
Через год, на торжествах перенесения мощей святой Евфросинии Полоцкой из Киево-Печерской лавры в Полоцкий Спасо-Евфросиниевский монастырь, с «протоколом» было уже легче – представительство Царской семьи с Елизаветой Федоровной разделили Великий князь Константин Константинович с сестрой Ольгой (королевой Греции) и сыном Игорем. А на прославлении святителя Иосафа в Белгороде в Курской губернии вместе с тем же Константином Константиновичем, милым и верным другом Костей, Великая княгиня благоговела перед мощами нового угодника Божия, восторгаясь тем, что очевидцы назвали «пиршеством веры». Надо было видеть эти крестные ходы, пришедшие из самых дальних окраин, эту очередь для поклонения новообретенной святыне, в которой требовалось отстоять целые сутки, эти многочисленные исцеления, свершавшиеся по молитвам прославленному подвижнику! Конечно, был и народный восторг при появлении Августейших паломников – им кричали «ура!», экипаж Великой княгини осаждали толпы людей. Но с этим приходилось мириться – таков ее крест.
Канонизации патриарха Гермогена предшествовали торжества, приуроченные к трехсотлетию со дня его мученической кончины. В феврале 1912 года они с размахом и при участии Елизаветы Федоровны прошли в Москве, после чего вопрос о прославлении святителя приобрел повышенную актуальность. И в самом деле, было весьма странно, что замученный польскими интервентами патриарх, давно ставший символом патриотизма, стойкости и горячей веры, признанный народом чудотворец, молитвенник и небесный заступник, не почитался официальной Церковью. Решение напрашивалось само собой, тем более что приближалось празднование трехсотлетия Дома Романовых и активно обсуждался вопрос о восстановлении в России патриаршества. Время пришло. Определением Синода от 14 апреля 1913 года святитель Гермоген признавался «в лике святых, благодатию Божиею прославленных», и на 12 мая назначалась его официальная канонизация. К означенной дате на личные средства Николая II изготовили серебряную раку и облачение для мощей, императрица Александра Федоровна расшила и украсила жемчугом патриарший клобук, а Великая княгиня Елизавета потрудилась над покровом. Ей же вновь досталась честь представлять на торжествах Царскую семью, но в Москве это было привычнее. К тому же из Петербурга приехал сын Кости, 27-летний Князь императорской крови Иоанн Константинович (Иоаннчик, как называли его родные), добрый, чуткий и отзывчивый юноша, отличавшийся большой набожностью.
В Успенском соборе Кремля богослужения возглавил специально прибывший патриарх Антиохийский Григорий IV, накануне посетивший Марфо-Мариинскую обитель и теперь совершавший литургию в белом с золотым шитьем облачении, подаренном Елизаветой Федоровной. В особых нарядах, созданных по рисункам Васнецова (написавшего и образ священномученика Гермогена), предстал Синодальный хор. Два митрополита, тридцать архимандритов, сотни священников и тысячи простых богомольцев славили святого патриарха, принявшего смерть за свою веру и за свой народ в далекое Смутное время. И никто из них не ведал, что Смута новая, более страшная и кровавая, стоит уже на пороге, что вскоре она захлестнет Россию, искалечит и обезглавит державу, погубит миллионы
