Юрий Соловьев - Воспоминания дипломата

   В этом большую роль сыграли два обстоятельства. Во-первых, на четвертый год мировой войны в союзническом центре - Париже - политика велась уже не гражданскими учреждениями, а главным штабом объединенного военного командования союзных армий, в сущности вторым отделом этого штаба, его контрразведкой, стремившейся обратить дипломатические представительства в свои подручные органы. Во-вторых, почти одновременно с Октябрьской революцией за границей при помощи союзников была поднята "русская" контрреволюция. В этом направлении действовали появившиеся там деятели Временного правительства в лице бывшего члена Государственной думы Маклакова В.А., бывшего финляндского генерал-губернатора Стаховича М.А. и другие. Маклаков предназначался для занятия места посла в Париже, а Стахович - в Мадриде.

   Стахович появился в Мадриде в середине ноября. Тогда же пришла телеграмма из Петрограда, единственная, которую пропустили союзники в Мадрид. То был циркуляр Наркоминдела, предлагавший всем находящимся на своих постах представителям российского правительства продолжать работать при Советской власти.

   После шестилетнего пребывания в Мадриде мне было крайне неприятно устраивать для испанцев, так сказать, даровое представление стычки между только что прибывшим представителем переставшего существовать русского правительства и мной, уже признанным местной властью.

   Не зная еще вновь прибывшего "посла", я решил соблюдать с ним полную корректность, рассчитывая, что он сам поймет ненормальность своего положения и вернется в Париж, не задерживаясь в Мадриде.

   Именно поэтому я предпринял те шаги, о которых рассказал в первой части своих воспоминаний, пытаясь выяснить отношение правительства Испании к "полномочиям" Стаховича.

   Что касается моего личного положения, то я считал, что находиться в Испании далее в качестве представителя России, если я не буду признан представителем Советского правительства, не имеет смысла. Но перед этим я постарался выяснить, насколько вероятно признание Советского правительства испанским хотя бы де-факто. Это имело бы значение на случай начала мирных переговоров в Мадриде.

   В Испании правительственные круги, к сожалению, уже успели поддаться союзническому влиянию, и, после того как испанский поверенный в делах в Петрограде Гаррида официально признал Советское правительство, он был немедленно переведен в Константинополь.

   При таких условиях для меня становилось все сомнительнее, удастся ли добиться в Мадриде признания меня хотя бы де-факто как советского представителя. Но, пока еще мог, я старался сделать все возможное, чтобы выполнить задачу, которую так определенно ставило перед собой наше новое правительство. Она заключалась в том, чтобы положить начало общим мирным переговорам между воюющими странами.

   После ряда подготовительных шагов я решил переговорить с испанским правительством и представителями союзных и центральных держав о мирных предложениях, идущих из Петрограда, и о возможности созыва мирной конференции.

   Председатель испанского Совета министров и министр иностранных дел маркиз Алусемас в разговоре с ним на эту тему отнесся к моим словам сочувственно и обещал дать ответ в кратчайший срок. Дело шло о новом посредничестве Испании между воюющими державами. Ответ, к сожалению, малоутешительный, он мне дал во время приема в английском посольстве и долго на глазах у весьма заинтригованных союзных коллег разговаривал со мной на тему о предпринятых Испанией шагах.

   Как бы то ни было, даже при малых шансах на успех я был удовлетворен предпринятыми мной шагами. Я был убежден, что при создавшейся в конце 1917 г. крайне напряженной и нездоровой военной обстановке мирные переговоры были единственным средством спасти Европу от губительного для всех участников войны, безразлично победителей или побежденных, страшного разорения. Однако на мирные предложения Советского правительства союзники ответили бойкотом новой России.

   Совершенно особое положение в переговорах со мной занял итальянский посол маркиз Карлотти, бывший перед тем продолжительное время итальянским послом в Петербурге. Мне пришлось быть на приеме по случаю вручения им верительных грамот в 1909 г. Петроград он покинул лишь в 1916 г. Несомненно, он лучше всех своих мадридских коллег понимал смысл происшедших в России событий. В ответ на мое посещение Карлотти, после того как он снесся с Римом, пришел ко мне и просил передать в Петроград согласие Италии на начало мирных переговоров. При помощи нашего помощника военного агента Кедрова я послал телеграмму военным шифром в Могилев нашему главному командованию, но, как оказалось впоследствии, телеграмма была перехвачена военными властями в Лондоне.

   В связи с описанным мной весьма ответственным и трудным положением, в котором я оказался в Мадриде вследствие занятой союзниками непримиримой позиции в отношении Октябрьской революции, мне вспоминается последний официальный прием, данный мной в нашем посольстве незадолго до отъезда. В посольстве выступал русский балет Дягилева под аккомпанемент Артура Рубинштейна, который потом дал концерт. Присутствовало много испанцев, весь дипломатический корпус, за исключением, впрочем, французского посла. Что касается английского, то он появился с цилиндром в руках, своего рода громоотводом против возможных упреков в слишком близких отношениях ко мне, "едва ли не большевику".

   Несмотря на то что испанское правительство в лице маркиза Алусемаса высказывало готовность содействовать мирным переговорам, а следовательно, и установлению каких-либо непосредственных отношений между Мадридом и Петроградом, в моем распоряжении имелся ряд фактов, доказывавших, что союзники не допустят его к такого рода мирному посредничеству. Характерно, что испанскому поверенному в делах в России не позволили официально признать Советское правительство. Это, с одной стороны, а с другой - прежние попытки посредничества со стороны испанцев были резко отклонены союзниками, заявившими, что любой шаг со стороны Испании в этом смысле будет рассматриваться как враждебный воюющей коалиции акт.

   Что касается Стаховича, то он, съездив за инструкциями в Париж, вернулся в Мадрид в еще более воинственном настроении и, по-видимому, как и его парижские коллеги, готов был на все, чтобы помешать установлению сношений между новым петроградским правительством и заграницей. Зная, что я добиваюсь непосредственных сношений с Петроградом, он сделал все зависящее от него, чтобы помешать этому. О подробностях его образа действий я коротко скажу ниже.