Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

— Могу я начать оперировать на людях с капроновой лентой?

— Давай вместе попробуем, я буду твоим ассистентом.

Ого, не зря я работал, если сам профессор решил мне ассистировать!..

Оспа в Боткинской больнице

Летом 1958 года я окончил клиническую ординатуру и стал аспирантом. Экзамены в аспирантуру сдавать было нетрудно, кроме марксистской философии. Все годы нас продолжали мучить обязательными еженедельными занятиями по марксизму. И я, как многие другие, продолжал ничего в этом не понимать. Для экзамена я стал смотреть в рекомендованные книги, но смысл их текста расплывался по поверхности моих мозговых клеток, не проникая в них и не задерживаясь. Экзаменовать нас должен был доцент Шепуто — толстый и медлительный тугодум, который монотонно читал лекции. Чтобы хоть как-то сдать экзамен, я нашел к нему подход: жена моего друга Бориса Шехватова Маргарита Ананьева была философом и преподавала в Высшей партийной школе при Центральном Комитете.

— Рита, ты знаешь доцента Шепуто?

— Конечно, знаю. Мы все друг друга знаем. Почему ты спрашиваешь?

— Мне надо сдавать ему экзамен, а я не понимаю — что такое марксистская философия и чем она лучше других. И вообще я ничего в этом не понимаю.

Умная Рита саркастически посмотрела на меня:

— Ах, Володя, да ничего же в ней и нет.

Получив такой ответ от специалиста, я шел на экзамен более уверенно. Шепуто не придирался и поставил мне пятерку.

Аспирантура была укреплением моих профессиональных позиций для защиты диссертации и для будущего. Даже теща стала относиться ко мне менее раздражительно.

После дачного сезона Ирина с сыном опять переехали в се отремонтированную квартиру.

Там стало тесно с годовалым ребенком, и мы снова разделились. Я жил с родителями, опять одиноко спал на составляемых чемоданах и стал «приезжающим папой и мужем» — привозил продукты, гулял и играл с сыном, помогал Ирине и уезжал. Когда я вечером садился в машину, чтобы уезжать, Ирина и сын смотрели на меня из окна, я махал им рукой, и сын всегда пускался в рев. Нам с Ириной тоже было грустновато, но что поделаешь — c’cst la vie («это жизнь», французская поговорка).

Один раз в январе 1959 года я помахал им на прощанье рукой, а снова смог их увидеть… только через месяц. В тот день в инфекционное отделение нашей больницы — деревянные одноэтажные бараки в конце территории — привезли нового пациента — известного художника Кокорекина, шестидесяти лет. У него был озноб, высокая температура, слабость, головная и мышечные боли и множественные мелкие кровоизлияния на коже. Поскольку он был важной персоной, больного осмотрел сам заведующий кафедрой инфекционных болезней академик Руднев. Он считался одним из больших авторитетов, хотя все знали, что его научная карьера была построена на партийной активности — он смолоду стал членом партии и большим активистом. Руднев поставил диагноз «грипп в тяжелой форме». У больного взяли анализы крови и мочи, но ответы из лаборатории приходили обычно на третий день. Больной умер раньше, чем их получили.

Люди иногда могут умереть от гриппа, если это эпидемия вируса особой формы (в начале XX века грипп «испанка» убил в Европе миллионы людей). Но на этот раз эпидемии в Москве не было. Откуда взяться такой тяжелой форме? Поскольку случай был необычный, устроили врачебную конференцию. Обсудили историю заболевания: больной только накануне прилетел на самолете из Индии, где он провел месяц. Там он зарисовывал уличные сцены и для этого часто внедрялся в толпу, а толпы в Индии — везде. Перед поездкой Кокорекин прошел курс обязательных вакцинаций и имел справку об этом. Справку он предъявил таможенному контролю, без чего его не впустили бы обратно — это было строгое правило.

Академик Руднев и много титулованных специалистов гадали-решали, что могло быть у покойного, и не могли прийти ни к какому решению. Одна молодая врач-аспирант нерешительно сказала:

— Может быть, это оспа…

На нес зашикали все ученые:

— Надо думать, что говоришь. Оспы не было в России сто лет. И кроме всего, больной был вакцинирован, есть справка.

Она смутилась и не настаивала. Через два дня умерли два санитара инфекционного барака, которые привезли и перекладывали больного на кровать. На этот раз ни у кого не было сомнения: это была оспа — в нашей больнице началась эпидемия.

Оспа в Москве! Больницу закрыли и окружили кордоном милиции. Внутри больницы появились новые случаи заболевания. Всех, кто имел хоть какой-то отдаленный контакт с заболевшими, держали на карантине. Срочно вакцинировали всех сотрудников и всех, с кем они имели контакты. И конечно, нужно было вакцинировать всех, кто имел контакты с умершим Кокорекиным. Тут выяснилось, что он недавно женился на молодой женщине и, чтобы быть здоровым и сильным в любви, не хотел вакцинироваться — к вакцинам у него была аллергия. Он подкупил доктора, дал ему сто рублей и получил фальшивую справку о вакцинации. И выяснилось, что в подарок жене он привез много нарядов и тканей. Она, испугавшись, что после его смерти их отнимут, быстро раздала их по разным знакомым. Милиция стала выискивать те ткани и тех людей.

Многие пассажиры самолета, на котором прилетел Кокорекин, разъехались в разные города. Их стали разыскивать по всему Советскому Союзу, а с ними и тех, с кем они контактировали, — всех надо вакцинировать. Получилось, что нужны тысячи доз вакцины. Столько готовых доз не было, никто не ждал оспы. Срочно принялись изготавливать новые дозы вакцины.

Никаких сообщений в печати и по радио не было — как всегда, правительство держало людей в неведении. Поэтому по Москве ходили слухи, один другого страшней. Я звонил Ирине и родителям по нескольку раз в день, чтобы сказать, что я жив и здоров.

Новая беда поджидала вакцинированных людей: загрязненная сыворотка для вакцины. В спешке массового изготовления не сумели сделать чистую сыворотку. В результате было много осложнений от самой вакцинации. Никто на знал, что это дефект сыворотки, и поэтому впадали в панику от каждого осложнения — может, это оспа?

Ирина сказала по телефону, что у нашего сына после вакцинирования раздуло руку. Теперь была моя очередь волноваться, но сын вскоре поправился. Зато у нас в клинике тяжело заболел профессор Языков — у него отекли суставы, он еле шевелил пальцами и плохо ходил. Он лежал в своем кабинете, мы по очереди дежурили возле него.

Жить в карантине было трудно: больных не выписывали, все кровати были заняты, и мы спали где попало. Мне с другими мужчинами досталось место в рентгеновском кабинете.