Александр Костин - Сталин против партии. Разгадка гибели вождя

— Откуда Вам это стало известно?

— Когда председатель КГБ Шелепин сочинил на меня соответствующую справку, я пожаловался Никите, который тут же его и продал: «Это, — говорит — не я, это железный Шурик по своей инициативе, а лично я Вас люблю и уважаю». Он действительно до самой своей кончины уважительно относился ко мне, следил за моими успехами на научном и литературном поприще. За несколько месяцев до своей кончины пригласил меня на дачу и, расчувствовавшись, попросил у меня прощения, а за что, так и не сказал. Прощаясь, он утирал слезу, выкатившуюся из его глаз, и многозначительно заявил: «Скоро мне предстоит встреча с «Отцом».

— Ну, а Брежнев?

— А что Брежнев. Он тоже неоднократно беседовал со мной, помогал по жизни, хотя я уже ни в чем не нуждался. В 1977 году один из его помощников (называть его фамилию не буду, он и ныне здравствует), очень дотошно выспрашивал меня, что я знаю о местонахождении оставшихся в живых офицеров личной охраны Сталина.

— А Вы?

— Ответил, что я не пастырь, чтобы на протяжении без малого четверти века сторожить рассеянных по стране агнцев божиих.

— А когда Вы узнали о «рождении» версии Лозгачева?

— В конце горбачевской перестройки. В начале 1990 года я пригласил к себе Лозгачева и вот на эту пленку записал его рассказ, который и воспроизвел потом в своей книге «Сталин» (при этом Жухрай показал мне бобину с магнитофонной лентой)[143].

— Владимир Михайлович, разрешите повторить вопрос, заданный Вам корреспондентом «МК» два с половиной года тому назад?

— Вы что, сговорились, — воскликнул гневно Жухрай, — опять муссируете эту нелепость про отравление Сталина! Не было и не могло быть никакого отравления! Вы что, хотите сказать, что кто-то из 12 «апостолов» во время ночного чаепития влил ему в бокал яд, подобно тому, как это якобы сделал Хрущев в разухабистом детективе Ю. Мухина?

На этом встреча была закончена, поскольку Владимир Михайлович, с трудом поднявшись из кресла, заспешил на кухню, откуда доносились аппетитные запахи жаркого. Вопреки традиции, он не пригласил меня на этот раз к столу, чтобы отведать мастерски приготовленного блюда с заковыристым грузинским названием, которое я не запомнил.

После столь неожиданного финала встречи, у меня отпала всякая охота продолжать работу над своей книгой, и я полностью сосредоточился на подготовке к печати рукописи

Жухрая, которую он мне вручил несколько месяцев тому назад с просьбой «откорректировать» текст и взять на себя заботы по ее публикации. Работа подходила к концу, и я был вынужден позвонить автору, чтобы согласовать все вопросы, связанные с изданием его книги. Надо сказать, что Владимир Михайлович до той размолвки каждый вечер звонил мне, видимо страдая от одиночества, и наши телефонные беседы порой продолжались по часу и более.

Мой звонок, похоже, обрадовал его. Захлебываясь от восторга, он стал подробно рассказывать о своем житие-бытие, о постигшем его горе в связи с арестом в Грузии его приемного сына — Владимира Вахания. Тут же пригласил меня к себе с рукописью своей книги.

Это была последняя встреча с В.М. Жухраем, а состоялась она 16 октября 2010 года — дата во всех отношениях памятная (вспомним 16 октября 1941 года, когда буквально на волоске висела судьба столицы — отстоим ли Москву? А памятный Пленум ЦК КПСС 1952 года?!). Жухрай даже обсуждать не стал вопрос об издании своей книги и, полностью доверившись мне, тут же написал на титульном листе машинописи: «В печать!»[144]

— А как обстоят дела с публикацией Вашей книги? — спросил он меня.

— Без Вашего разрешения на публикацию информации, полученной от Вас при нашей последней встрече, я не имею права на ее обнародование.

Немного подумав, он сказал, что материал книги очень интересен и публикацию ее можно осуществить в два этапа, а именно:

— Немедленно публикуйте Вашу исследовательскую часть без упоминания моих свидетельств.

— А дальше?

— А вот заключительную часть, которую мы ранее обсуждали, я разрешаю опубликовать только через два года после моего ухода.

При этом он пристально посмотрел на меня и в его глазах я прочел глубокую печаль человека, который предвидит свой близкий уход из жизни. Расставание было грустным. На прощание он обнял меня и, к моему удивлению, оттолкнув от себя, трижды перекрестил меня. Глаза его при этом были полны слез.

— Не звоните мне больше, — это были его последние слова.

Через месяц его разбил паралич, но я узнал об этом не сразу, поскольку сам тяжело заболел и, уже находясь в госпитале, узнал печальную весть, что Владимир Михайлович Жухрай скончался 17 января 2011 года.

Памятуя о завещании Жухрая, я продолжил работу над книгой, и ровно через год после последней встречи вышла из печати первая книга триптиха: «Смерть Сталина. При чем здесь Брежнев?» Вслед за ней, примерно через год, была опубликована вторая книга: «Убийство Сталина. Все версии и еще одна». Что это за версия? Все друзья и знакомые засыпают меня вопросами, некоторые даже обижаются: «Что это еще за детективщина — давать ответ на поставленные интригующие вопросы в конце сочинения?» До поры, до времени я не имел права нарушить завещание Жухрая. Но вот уже приближается 2-я годовщина со дня его смерти и будет снят запрет на публикацию третьей, заключительной книги нашего исследования о таинственной болезни и смерти Иосифа Виссарионовича Сталина.

Итак, был ли отравлен Сталин? Если был, то кем, когда и при каких обстоятельствах?

Как следует из анализа публикаций академика АЛ. Мясникова и писателей Н.А.Добрюхи и И.И. Чигирина, в крови Сталина утром 5 марта 1953 года были обнаружены признаки присутствия в его организме некоего токсического вещества — яда. Кроме того, в течение всего дня, вплоть до самой кончины вождя смертельная агония сопровождалась кровавой рвотой, анализ которой однозначно подтверждал, что на слизистую оболочку желудка также воздействует какой-то яд. Насколько убедительно эти признаки свидетельствовали о наличии яда в организме Сталина, подробно описано в главе 7 первой книги-триптиха «Был ли отравлен И.В. Сталин?».

Смеем предположить, что в отношении смертельно больного вождя был совершен акт эвтаназии[145] в целях прекращения его страданий, поскольку консилиум знаменитых медиков установил, что кончина неизбежна.

Из воспоминаний академика Мясникова: «Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только отрицательным: смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения, но тут же заявил, что он надеется, что медицинские мероприятия смогут если не сохранить жизнь, то продлить ее на достаточный срок. Мы поняли, что речь идет о необходимом фоне для подготовки организации новой власти, а вместе с тем и общественного мнения. Тут же мы составили первый бюллетень о состоянии здоровья И.В. Сталина (на 2 часа 4 марта). В нем имелась заключительная фраза: «Проводится ряд терапевтических мероприятий, направленных на восстановление жизненно важных функций организма». Тем самым в осторожной форме выражалась надежда на «восстановление», то есть расчет на некоторое успокоение страны. Тем временем всем членам ЦК КПСС и другим руководителям партийных и советских органов был послан вызов срочно прибыть в Москву для обсуждения положения в связи с предстоящей смертью главы государства»[146].