Родион Нахапетов - Влюбленный

— Ваша дочь еще ходит в балетное? — громко, чтобы быть услышанной, спросила Раиса Максимовна (я знал, что внучка Горбачева тоже учится в балетном).

— Да, — так же громко ответил я, чувствуя, как возбужденная публика отодвигает меня все дальше и дальше. — А как ваша внучка? Она, по — моему, на год младше нашей Ани.

— Внучка делает успехи, — Горбачев на секунду оторвался от автографов и подключился к нашему разговору. — Очень любит балет, очень любит…

Последние слова я разобрал лишь по движению губ. Гвалт стоял невообразимый.

Горбачев придвинулся к микрофону и сказал:

— Господа! Я рад был бы провести с вами больше времени, но мне надо уезжать. Еще раз благодарю вас за столь радушный прием и желаю вам всего хорошего. До свидания!

— Михаил Сергеевич, — остановил я Горбачева на выходе, — мне так хотелось бы с вами поговорить.

Горбачев неожиданно перешел на «ты»:

— Ты собираешься в Москву? Или здесь — бесповоротно?

— Нет, я в Москве бываю очень часто. У меня есть фонд, мы помогаем детям с пороками сердца.

— Ну так позвони и заезжай на чашку чая. Вообще, это очень грустно, что ты уехал.

— У меня здесь жена. Но я российский гражданин.

— О! Я еще помню вас в «Рабе любви», — вспомнила Раиса Максимовна и протянула горбачевскую визитную карточку. — Непременно позвоните.

— Конечно! С радостью! — воскликнул я.

— Да, да! — Михаил Сергеевич тоже вспомнил. — Как же, «Романс о влюбленных»!

— Нет, Миша, — поправила Горбачева Раиса Максимовна. — Родион был в «Рабе любви». «Романс» — это другой фильм.

— Да, конечно! — согласился Горбачев. — Звони и заходи.

Горбачев, окруженный свитой, удалился, а я вернулся к своему столу — рассказать Дику Робертсону, какой Горбачев хороший, простой и легкий в общении человек. Все сидевшие за столом студии «Уорнер Бразерс» повернули головы в мою сторону и слушали затаив дыхание.

Когда спустя несколько дней Уэлпли узнал о моей встрече с Горбачевым, он очень воспрял духом.

— А Горбачев видел «Не стреляйте в белых лебедей»? — спросил он.

— Не знаю, я не спрашивал.

— Если он видел… Представляешь, получить от Горбачева записку, что ему твой фильм нравится! А мы потом покажем эту записку, скажем, Тернеру. Ты понимаешь — с нами сразу же начнут разговоривать как с людьми.

— Джон, я не привык пользоваться такими приемами.

— А что в этом предосудительного? Мы должны продвинуть вперед наш сценарий. Американская версия фильма, который нравится Горбачеву. В Америке это сработает, поверь!

В следующий мой приезд в Москву я первым делом позвонил Горбачеву. Мы договорились о встрече в его фонде, у метро «Аэропорт». Наша застольная беседа, начавшаяся без пятнадцати девять вечера и продлившаяся сорок пять минут (крепкий чай, бутерброды с копченостями, печенье и конфеты), еще раз убедила меня в том, что Горбачев активен, мудр и бодр духом. В те дни уже началась подготовка к выборам, и Горбачев был настроен соответственно. Он помнил моих «Лебедей» и согласился черкнуть пару строчек, поддерживающих идею. Горбачев находил это вполне естественным, поскольку в фильме речь шла о защите окружающей среды, а это прямая задача Горбачева. Разговор был очень непринужденный, мне показалось даже, что Горбачев, беседуя со мной, отдыхал после тяжелого трудового дня. Мы поговорили об общих знакомых, о его внучке, о новом времени (критикуя, Горбачев ни разу не назвал имя Ельцина), много толковали об искусстве.

Закончив беседу, мы обнялись как друзья.

Горбачев обещал в ближайшее время послать записку о «Лебедях» Тэду Тернеру, которого лично знал.

По какой‑то причине записка Горбачева до Тернера не дошла.

Я позвонил помощнику Михаила Сергеевича, прося послать записку вторично, однако помощник уверил, что все было сделано своевременно, посылать второй раз нет надобности. Что случилось на самом деле, мы так и не узнали. На наше письмо Тернер любезно ответил, что от дорогого друга Горбачева он ничего пока не получил, но рекомендует тем не менее, послать сценарий обычным порядком в его компанию.

Мы послали и через три месяца получили формальный ответ, что сценарий хороший, но никому к черту не нужен (шучу, конечно, «черта» в ответе не было).

Отношение мое к Горбачеву от недоразумения с Тернером не изменилось. Когда я узнал, что во время президентских выборов Горбачеву удалось собрать всего один процент голосов, я искренне огорчился. И удивился тому, как быстро летит время, как быстро и как далеко отбрасываются бывшие политические деятели. Даже выдающиеся.

Я уже говорил, что Лос — Анджелес — это уникальный город, в котором все семь миллионов жителей так или иначе связаны с кино, подобно тому как в Лас — Вегасе все замешано на игорном бизнесе.

Лос — Анджелес — столица кино. Едва ребенок родится, родители тут же фотографируют его для актерской карточки, подыскивают голливудского агента и принимаются ждать. Ведь если не в игровом кино, так хотя бы в рекламных фильмах может понадобиться неповторимый писк их младенца.

Я не встречал в Лос — Анджелесе ни одной семьи, в которой не мечтали бы сняться в кино, будь то престарелый дед, красивая невестка, уродливый брат или больной сын, даже собака с кошкой имеют шанс. Конечно, в Лос — Анджелесе вы найдете и русских эмигрантов, и перебежчиков мексиканской границы, и корейцев, и китайцев, и арабов, и всех прочих, которым нет дела до кино, но в процентном отношении их не так уж много. Наверное, поэтому — в каком бы учреждении я ни был, каких бы людей ни встречал: строителей, полицейских, таксистов или врачей — мне всегда казалось, что люди эти работают временно, что все они притворяются адвокатами или официантами, а на самом деле спят и видят, что их вот- вот вызовут на киностудию. О, они с легкостью бросят тогда свой проклятый завод, пациента или жену, только бы попасть в манящий мир кино.

Лос — Анджелес — город бесконечного ожидания. Конечно, постоянно работающие кинематографисты живут припеваючи и ждут лишь прибавления гонорара. Но это профессионалы. Их в Голливуде сколько? Десять — пятнадцать тысяч? А остальные? Чем занимается огромная армия любителей? Нетрудно догадаться: прозябают в ожидании. Год, другой, третий — всю жизнь.

Вот уже пять лет и я стою в очереди за Синей Птицей. И никакого просвета. Впереди меня семь миллионов потенциальных кинематографистов, таких же талантливых и таких же наивных, как я. Неужели я настолько упрям, что верю в успех моего безнадежного предприятия?

Каков же выход?

Мы знали одного серба, который давал уроки тенниса богатым клиентам, в основном женщинам. У серба было упругое, тренированное тело и горячий взор. Когда его потянуло на широкий голливудский простор, он обошел своих милых женщин. Одна дала ему пять тысяч, другая пятнадцать, третья — семь, словом, помогли. Таким образом серб собрал достаточную сумму, чтобы снять фильм (в главной роли вы — ступил, естественно, он сам). Разумеется, долг сербу был прощен. Известны сотни других случаев, когда скидывались состоятельные родственники и субсидировали кинокартину своего племянника, сына или мужа дочери. Ничего стоящего из этого не получалось, но амбиции тщеславного любителя были удовлетворены.