Михаил Полторанин - Власть в тротиловом эквиваленте. Тайны игорного Кремля

Затем он начал перебирать фамилии претендентов на пост главы правительства — иногда это были люди противоположных политических взглядов. Тут же давал им характеристики и заключал: «Не пойдет», «Не потянет» или «Съезд не утвердит». Чувствовалось, что в нем шла внутренняя борьба, ему почти по-щедрински хотелось не то Конституции, не то севрюженки с хреном.

— Вы помните наш разговор в лодке? — неожиданно спросил Ельцин.

— В какой лодке? — не понял я.

— Летний разговор в лодке на водохранилище — мы отмечали мою победу на выборах, — уточнил Борис Николаевич.

Как не помнить! Беседа примечательная — я ее изложил в предыдущей главе. Мне, правда, казалось, что Борис Николаевич был не совсем в форме и забыл обо всем. Но вот он сам напомнил о том нашем споре. Споре о разных способах приватизации: обвальном и постепенном, народном. А по существу — о разных путях развития России.

— Вы можете изменить свои взгляды на приватизацию? — спросил Ельцин, хитро прищурившись. — Я думаю и о вашей кандидатуре на правительство. Только избавьтесь от низкопоклонства перед народом. Молиться на народ и проводить радикальные реформы — две несовместимые вещи. Нашему народу нужна хорошая встряска — тогда он станет работать.

Президент еще раз подержал перед глазами мою схему структуры правительства и продолжал:

— Во главе правительства нужна известная политическая фигура. У вас есть авторитет, есть кругозор. Вы в хороших отношениях с Хасбулатовым и народными депутатами России — на съезде вас должны утвердить. А реформами непосредственно занималась бы группа экономистов — их только поддерживать и прикрывать. Я делюсь с вами своими соображениями. И зная ваш упрямый характер, заранее обговариваю свои условия. Как вы смотрите на это?

Накануне вечером я шел по дорожке между госдачами в Архангельском, у одной из них копался в своем огороде член Госсовета генерал армии Константин Кобец. Он игриво вытянулся по стойке смирно и гаркнул:

— Здравия желаю, товарищ премьер-министр!

— Тьфу на тебя! — заворчал я на Константина Ивановича. — Устраиваешь тут балаган.

— Не балаган, — обиделся Кобец, — я все знаю.

Теперь стало понятно, что Ельцин обсуждал с кем-то мою персону, и слухи пошли. Кремль протекал, как дырявая бочка. Ельцину было удобно иметь под рукой верного человека, связанного многолетним товариществом. Не буду лукавить — и мне внимание президента было небезразлично. Но сам он легко поменял свои убеждения на 180 градусов и верил, что за должность продается любая душа. Это удручало. Еще меня покоробила высокомерная фраза о низкопоклонстве перед народом (потом ее в зубах таскали чиновники из команды Гайдара — не из одного ли звездно-полосатого цитатника?). Как быстро в людей из грязи въедаются царские замашки! И как легко они сами подвержены низкопоклонству, но только перед барышом и чистоганом!

Да, у меня тогда были хорошие отношения и с Хасбулатовым, и большинством народных депутатов (они вконец испортились в 92-м). Можно было думать над предложением Ельцина, если бы он не собирался ломать через колено страну, чем увлекались и создатели ГУЛАГа. Но стать атаманом команды налетчиков на народное достояние — это уж извините. Лучше оставаться на небольшом, но важном участке — обеспечивать свободу слова и прессы.

Помолчав, я сказал президенту:

— Борис Николаевич, у нас в деревне был мудрый дед Карпей. Он учил меня, молодого: «На чужих баб не заглядывайся, за чужое дело не берись!» Первый его завет я еще способен нарушить, а вот второй — никогда! Ну какой из меня премьер — зачем морочить голову себе и другим?

— У вас все шуточки-прибауточки, — посуровел президент, — а мне надо реформы запускать.

— Назначьте Гришу Явлинского, — сказал я. — Он сам хороший экономист и бредит реформами.

Ельцин ничего не ответил, будто не расслышал моего предложения. Мы помолчали, и он сказал:

— Вот что. Все равно съездите в Архангельское — там на даче экономисты готовят концепцию реформ. Мне эту команду порекомендовали друзья России. Посмотрите на ребят, поговорите с ними, а потом позвоните мне — скажите свое мнение.

Я полагал, что «друзья России» оторвали от сердца для Ельцина каких-нибудь творцов японского чуда с мировыми именами. А увидел на даче с разбросанными по столам бумагами группу незнакомых молодых людей. Верховодил там Егор Гайдар с Петром Авеном.

Тимура, отца Егора, я хорошо знал по совместной работе в «Правде». Он ведал военным отделом и держался от всех чуть в стороне. Когда-то служил на флоте, там получил воинское звание и, работая позже корреспондентом «Правды» на Кубе, в Югославии и других местах, получал новые звездочки офицера запаса. Отдел он возглавлял уже в мундире с погонами капитана первого ранга.

На одну из редакционных планерок Тимур пришел в новенькой форме контр-адмирала. Сел среди нас на стул в глубине зала. Планерка шла как обычно, а когда заканчивалась, кто-то громко сказал главному редактору «Правды» Афанасьеву:

— Виктор Григорьевич, а Гайдар у нас получил звание контр-адмирала…

— Да? — воскликнул Афанасьев и, оглядывая зал, увидел Гайдара. — Встань, покажись народу, Тимур!

Гайдар поднялся — низенький, толстенький, лицо и лысина — цвета буряка. Нашего коллегу, должно быть, постоянно мучило высокое давление.

Афанасьев долго смотрел на него оценивающим взглядом, потом ехидно сказал:

— Да, Тимур, на контру ты, конечно, похож. А вот на адмирала — нисколько!

Внешне Егор походил на отца. Только манеры — интеллигентные, утонченные. Он не знал о цели моего прихода и смотрел на меня как на праздношатающегося. Гайдар сидел над бумагами по части финансовой политики в период реформ.

Это были предложения к законопроектам, добавляющим вольностей банкирам, а также об отмене любых налоговых льгот для производственников, об НДС и целый пакет других документов. Группа творила как бы по заданию Госсовета РСФСР, где секретарствовал Бурбулис, поэтому молва и приписала Геннадию Эдуардовичу грех в подсовывании Ельцину «мальчиков в розовых штанишках». А он их раньше знал столько же, сколько какую-нибудь Марьванновну из булочной в Магадане.

Лицо Авена Господь словно скомбинировал из масок надменности и шнырливости. По-жириновски выпяченная нижняя губа, а глаза юрко шарили перед собой, как бы выискивая добычу. Таким предстал передо мной ведущий научный сотрудник кадрового центра Бнай Брита — Международного Венского института прикладного системного анализа (ИИАСА) Петр Олегович. Он был на даче как бы комиссаром при Гайдаре.