Любовь Воронцова - Софья Ковалевская

С облегчением перевела Софья Васильевна дыхание, вернувшись в школу, где терпеливым воспитанием уничтожали или смягчали даже такую отвратительную рознь среди учащихся.

«Лежа в эту ночь в постели, я долго не могла заснуть: все вертелись у меня в голове мысли о далекой родине, — так заканчивала Ковалевская свой очерк для русского журнала «Северный вестник» о трех днях в крестьянском университете в Швеции. — Думалось мне: придется ли мне когда-нибудь в жизни в какой-нибудь заброшенной, глухой русской деревушке рассказывать кучке русских молодых крестьян о Швеции, как я рассказывала сегодня шведам о России…»

ЧЛЕН-КОРРЕСПОНДЕНТ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ

Литературными рассказами о русских людях, о России Ковалевская пыталась заглушить тоску по родине. После научного триумфа, какого она достигла, стало еще невыносимее скитаться по чужой земле! Но надежд на место в русских университетах не было.

Еще летом, встретившись в Париже с двоюродным братом Андреем Ивановичем Косичем, Софья Васильевна поведала ему с желании во что бы то ни стало вернуться в Россию, посвятить ей те знания, которые ученый мир Европы признал бесспорными. Разве не родной стране служила она все эти безмерно тяжелые годы? Почему же не дают ей права работать в России?

Косич по своему почину обратился к президенту Петербургской академии наук великому князю Константину Константиновичу с просьбой вернуть Софью Васильевну Ковалевскую России в качестве члена академии. «Всякое государство, — привел он слова Наполеона, — должно дорожить возвращением выдающихся людей более, нежели завоеванием богатого города».

Августейший президент поручил непременному секретарю Академии наук К. С. Веселовскому выяснить возможности возвращения Ковалевской.

«Большое, большое вам спасибо за ваши письма и за ваши хлопоты по столь горячо интересующему меня вопросу, — ответила Софьи Васильевна А. И. Косичу на его сообщение. — Получив сегодня ваше письмо, я решилась сама написать Чебышеву (с которым, впрочем, и вообще довольно часто переписывалась этот последний год по разным научным вопросам). Я написала ему, что слышала от вас, что Веселовский недоумевает, вернулась ли бы я на родину, если бы мне представилась на это возможность, и что поэтому я пишу ему, как моему старому другу, чтобы сказать ему, как меня, несмотря на долгое житье за границей, все же тянет в Россию».

Увы, ответ Веселовского Косичу был очень вежлив, но не оставлял никаких иллюзий. Августейший президент императорской Академии наук приказал Веселовскому сообщить, что Софья Васильевна Ковалевская, приобретшая за границей громкую известность своими научными работами, пользуется не меньшей известностью и между русскими математиками. Блестящие ее успехи за границею тем более лестны для русских, что «они всецело должны быть приписаны ее высоким достоинствам, так как там национальные чувства не могли служить для усиления энтузиазма в пользу ее».

Особенно лестно для России то, говорилось в ответе, что г-жа Ковалевская получила место профессора математики в Стокгольмском университете. Предоставление университетской кафедры женщине могло состояться только при особо высоком и совершенно исключительном мнении об ее способностях и знаниях, а госпожа Ковалевская оправдала такое мнение своими поистине замечательными лекциями.

Позолотив таким образом пилюлю, непременный секретарь не сделал менее горькими свои заключительные слова:

«Так как доступ на кафедры в наших университетах совсем закрыт для женщин, каковы бы ни были их способности и познания, то для г-жи Ковалевской в нашем отечестве нет места столь же почетного, как то, которое она занимает в Стокгольме».

Так ответила императорская академия…

Поддержка пришла с другой стороны.

Иначе, чем правительство, отнеслись к женщине, талантом, энергией и беззаветным служением науке поставившей себя в первые ряды математиков, русские ученые.

Академики-математики П. Л. Чебышев, В. Г. Имшенецкий и В. Я. Буняковский сами предложили физико-математическому отделению Академии наук «к избранию членом-корреспондентом Академии, в разряд математических наук, доктора математики — профессора Стокгольмского университета Софью Васильевну Ковалевскую». 7 ноября 1889 года произошла баллотировка первой русской женщины в члены-корреспонденты Академии наук. Софья Васильевна получила четырнадцать белых и три черных шара.

Избрание Ковалевской должно было утвердить общее собрание, так как до сих пор, объяснял непременный секретарь академии К. С. Веселовский, «еще не было примера избрания в члены-корреспонденты лиц женского пола», а избрание таких лиц по одному какому-либо разряду наук «установило бы собою пример, на основании которого могли бы быть предлагаемы такие лица и по другим разрядам наук».

Вопрос Ковалевской, таким образом, перерос в неслыханно смелый вопросу — о праве допускать женщин к избранию в академию. Свершилось то, к чему так самоотверженно стремилась всю жизнь Софья Васильевна, что считала своим долгом и назначением.

Чрезвычайное это событие было вновь обсуждено на общем собрании академиков в той же форме — о возможности избирать лиц женского пола в члены-корреспонденты. И к чести русских ученых, вопреки воле властей, кандидатура Ковалевской (а значит, и принципиальный ответ о правах женщин-ученых) при голосовании прошла двадцатью утвердительными шарами против шести отрицательных!

Пафнутий Львович Чебышев немедленно телеграфировал Ковалевской, что Петербургская академия только что избрала ее членом-корреспондентом, допустив этим нововведение, которому не было до сих пор прецедента, и что он счастлив видеть исполненным одно из самых пламенных и справедливых своих желаний.

Люди русской науки завоевали признательность лучшей, передовой части общества всех стран мира таким благородным актом.

Судьбы же самой Ковалевской это избрание не изменило. Звание члена-корреспондента было не более как почетным титулом ученого. Оно не давало Софье Васильевне права занять профессорское место в высшем учебном заведении, не предоставляло даже относительной материальной возможности жить на родине.

Конечно, было очень приятно, что русская академия, наконец, решилась впустить к себе женщину и, если откроется вакансия на место действительного академика, не откажет ученой в избрании только потому, что она женщина. Но Ковалевская больше не могла жить вдали от России. Она хотела работать с русскими математиками, ее томила тоска по родине.

В одну из последних встреч с Шарлем Эрмитом она откровенно призналась ему в этом. Французский ученый отнесся с большим сочувствием к Софье Васильевне и написал П. Л. Чебышеву: