Валерий Перевозчиков - Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого - 2

На братских могилах не ставят крестов...

Добрый день!

Я спел с самого начала песню, а не начал сразу читать лекцию — просто чтобы показать вам, что я — это я, и еще — намекнуть, что сегодня все-таки петь я буду. Лекция лекцией, а иллюстрации будут. А так как я много занимаюсь стихами и песнями, я обязательно должен показывать то, что делаю в театре и кино Но все-таки называется наша сегодняшняя встреча «Поэтический театр и роль музыки и поэзии в решении художественного образа в театре и кино».

Вам видно все? А то меня осветили снизу — как мертвец я выгляжу, да?

Я работаю в Москве, в московском Театре на Таганке Если кто-нибудь слышал об этом театре или, может быть, даже видел спектакли нашего театра, то вы знаете, что у нас очень много музыки и поэзии. И даже эмблема, шуточная эмблема нашего театра — в спектакле «Час пик», когда главное действующее лицо распахивает плащ, и у него на плаще, с внутренней стороны, на подкладке нарисована гитара. Есть такой символ. Многие наши актеры играют на гитарах, исполняют стихи и песни замечательных наших поэтов и свои — мы в нашем театре не только играем, не только являемся исполнителями, актерами, но еще являемся, по силе возможностей, авторами.

Когда начался театр? Это было одиннадцать лет тому назад — начался он со спектакля «Добрый человек из Сезуана». Этот спектакль был поставлен Юрием Петровичем Любимовым, главным режиссером нашего театра, на выпускном курсе Щукинского училища с молодыми ребятами и девушками. Кончили они учиться, и решили этот курс не распускать, а спектакль сохранить. И спектакль этот перешел к нам в театр, и с него мы начали. И вот в этом спектакле сразу проявилась линия театра на поэзию и музыку. А именно — здесь Брехт вместе с драматическим текстом одновременно написал еще несколько зонгов — песен. Можно было и читать их просто со сцены, а можно было и исполнять. И мы пошли по второму пути. Слуцкий перевел брехтовские зонги, и их очень много На протяжении спектакля. Исполняют их все персонажи, почти каждый персонаж имеет отдельную песню, но есть много песен, которые исполняются «от театра».

Я в этом спектакле играю роль безработного летчика Янг Суна, мне тоже довелось исполнять очень интересную песню. Мне кажется, что это не только не бтвлекает, как говорится, людей от того, что происходит на сцене, а, наоборот, еще углубляет понимание характера человека, которого ты играешь. Этот человек, которого я изображаю, отчаялся, работы у него нет, он любыми путями, какими угодно средствами — и хорошими и плохими — пытается достать денег, чтобы дать взятку, чтобы его взяли на работу, чтобы летать, летать, летать. У него есть и хорошее, потому что он снова пытается подняться в воздух и рассказывает об этих самолетах как о каком-то чуде, и в то же время он женился на девушке из-за того, что она ему дает деньги, чтобы он каким-то образом получил работу. И когда у него все это рушится, он готов буквально на все. В конце концов он превращается в нормального, такого же, как и люди, которым он служит, человека— жестокого, лживого и т. д. А вначале в нем было очень много хорошего. Начинается этот спектакль с того, что этот безработный летчик пытается повеситься, но у него, к счастью, ничего не получается, а иначе спектакль нужно было бы заканчивать вначале В этом спектакле я в конце второго акта, в самом кульминационном моменте, пою песню. Я вам ее, вероятно, покажу позже.

Так что видите — в театре с самого начала было тяготение к поэзии и музыке. Ну а в период, когда мы начинали, вообще поэзия была на самом первом месте, и было время, когда поэты выступали в Лужниках и в Политехническом, и достать билеты было невозможно, и люди рвались, ломали двери, били стекла, чтобы только послушать поэтов.

Такое явление вообще только у нас можно видеть, потому что в других странах интерес к поэзии неособенный, а у нас всегда, во все века, во все десятилетия, было необыкновенное тяготение людей к поэзии, а к песне — тем более, я даже об этом и не говорю.

И вот мы лет, наверное, девять тому назад в нашем театре пригласили Андрея Вознесенского, чтобы он написал, вернее, подобрал несколько стихов, чтобы сделать поэтический спектакль. Он подобрал, мы поставили в меру нашего таланта и хотели сыграть этот спектакль всего один раз — в Фонд мира. И сыграли — минут сорок играли мы, а потом сам Вознесенский читал свои стихотворения.

Был большой успех у этого спектакля. Но когда спектакль кончился — значит, его надо прекращать играть? Вознесенский все время в отъездах, он вольный человек, поэт, ездит то на периферию, то в Вашингтон, он не может работать в театре. Ну и мы решили играть этот спектакль сами, потому что публика просила не прекращать. И вот теперь прошло уже девять лет, мы сыграли уже восемьсот раз этот спектакль. Он нам очень нужен, мы его не прекращаем играть, хотя иногда сходишь с ума: в восьмисотый раз произносить одни и те же стихи и тексты и петь одни и те же песни — это невмоготу. А этот спектакль нам нужен по многим причинам: во-первых, всегда прекрасно, когда со сцены звучат стихи, а во-вторых, мы находимся на хозрасчете, значит, нам нужно… А этот спектакль нас кормит, потому что мы его играем в десять часов вечера — в семь идет один спектакль, а в десять мы играем вот эти самые «Антимиры». Идет этот спектакль полтора часа без перерыва, и вот уже восемьсот раз мы играем, а зрительные залы полны, никто никуда не уходит.

Ну а для того, чтобы нам не было все-таки так скучновато играть одно и то же, мы его все время обновляем. И вот недавно, год примерно тому назад, Вознесенский написал специально для меня новые стихи, на которые я сделал музыку и исполняю в этом спектакле. Называется эта песня «Песня акына».

Не славы и не короны…

Этот спектакль, я думаю, мы еще будем долго играть. Но у нас уже был один спектакль по произведениям Андрея Вознесенского, тоже поэтический спектакль, назывался он «Берегите ваши лица». Этот спектакль, к сожалению, не идет у нас в репертуаре, потому что он отправлен на доработку. Мы его дорабатываем уже довольно долго, и, выйдет он или нет, я пока не знаю, но будем надеяться. Он был очень красивый, этот спектакль, он был шагом вперед по сравнению с «Антимирами». Там на сцене был сделан нотный стан — светящийся задник и опущенные штанкеты, которые делали нотную линейку. И мы на этих самых штанкетах сидели, поджав ноги — как ноты. И под мою песню — я ее сейчас не помню — там такая была песня:

Я изучил все ноты от и до…

И вот мы в это время на нотных линейках перераспределялись, и играла в соответствии с этим музыка— то вальсы, то какие-то быстрые мелодии. Потом эти штанкеты, эти пять линеек, превращались в трибуны стадиона, мы сидели там, кричали, шли стихи «Левый крайний, левый крайний» А потом я играл старуху и собирал бутылки после матча.