Хроники уходящего поколения - Валерий Николаевич Стовба
Из Самсуна на арбах, а кое — где и на собственных апостольских ногах мы двенадцать днй добирались до Кайсера. Туда из военных соображений эвакуировалась часть правительства и полпредства. Из Кайсера через несколько дней мы приехали в Анкару. В обоих городах помещения советского представительства напоминали боевой штаб: лихорадочная работа сотрудников, стук пишущих машинок, телефонные звонки, отправка почты занимали время персонала. Вечером, за бесконечными пиалами чая, обсуждали события дня и положение на фронте, военные сводки. В центре внимания на таких летучках были военные Лихтанский и Маликов. Первый — слушатель дополнительного курса военной академии — был военным атташе. Его помощником был Маликов, слушатель второго курса. Как я завидовал его быстрому чтению турецкой скорописи…»
Штаб Кемаля-паши перед битвой на реке Сакарья находился в горном ущелье, спрятанном в лесах. Туда из Анкары и направился Мирный. Он отметил позже в своих записях, что ему довелось увидеть во время этого путешествия, которое он проделал на телеге.
С.М. Мирный: «Вереницы запряженных волами крестьянских повозок с боеприпасами и продовольствием шли для фронта. Там, на поворотах анатолийских дорог, я наглядно постигал на практике великую силу национально — освободительного движения.»
Дорога шла вверх и привела к ущелью. Все чаще попадались заградительные посты. Красная звезда на буденовке красноармейца, который сопровождал Мирного, служила хорошим пропуском. На вопросы командиров застав он отвечал кратко: «Москва, Ленин».
Кемаль принял посланцев Советской России в штабном шатре. Было ему тогда сорок три года, за плечами остались ссылки, служба в турецкой султанской армии. Человек сложный, с противоречивыми взглядами на развитие Турции, он в то же время понимал значение для Турции дружбы с Советской Россией.
Кемаль с интересом смотрел на посланца Советской страны. Тот стоял перед ним в истрепанном полотняном костюме, в фуражке, в стоптанных солдатских ботинках, в обмотках, спокойно и внимательно разглядывал вождя турецкой революции. После краткого молчания Кемаль пригласил гостя сесть. Спросил, как здоровье Ленина. Получив ответ, поинтересовался, как здоровье эффенди Чичерина. «Эффенди Чичерин тоже здоров» — последовал ответ. Кемаль принял письмо, написанное по-французски, быстро прочитал, изредка бросая взгляды на Мирного, как бы желая что-то спросить. Говорил свободно по-французски, слегка грассируя.
Мирный тоже перешел на французский язык. Кемаль чему-то улыбнулся, скользнув взглядом по истрепанным ботинкам и обмоткам своего гостя. Спросил, где тот учил французский — не в Сорбонне-ли? Гость ответил, что в русской гимназии и в Петербургском университете.
Кемаль еще раз пристально посмотрел на гостя и сказал, что Россию надо уметь понять. Просил поблагодарить за послание. Турция не забудет, что Советская Россия помогает в самые трудные дни ее истории…
Через несколько дней началась битва у реки Сакарья, закончившаяся разгромом интервентов и изгнанием их из страны.
Глава 11. СЛАЩЕВ НА КАФЕДРЕ
1922 г., Москва
Во время гражданской войны конные рейды белого генерала Слащева просто выкашивали ряды Красной Армии. Например, в боях на Чингаре (Перекоп) со Слащевым красные потеряли десять тысяч человек. Плюс жертвы белого террора. В большой степени эти успехи на фронте объяснялись талантом этого русского офицера.
Как гром среди ясного неба было известие о том, что Слащев и с ним десятки белых солдат и офицеров сдались властям Советской России. Сдались после того, как Фрунзе дал генералу слово помиловать их и ходатайствовать о его неприкосновенности.
С.М. Мирный: «В академии необычный день. Большая аудитория заранее заполнилась слушателями. Было объявлено, что пробную вступительную лекцию по тактике прочтет генерал Слащев. Мы переживали смешанные чувства. Рассудком мы понимали большое политическое значение разрыва Слащева с белой эмиграцией в Турции. Военный кумир белогвардейщины сдался из недосягаемого далека, призвал солдат и офицеров врангелевской армии в Константинополе и в лагерях Антанты принести повинную и вернуться на родину.
Но в нашем сердце так же еще свежи были раны от зверских расправ генерала — вешателя в оккупированном Крыму в 1920 году. Путь Слащева на полуострове и в Северной Таврии был усеян виселицами, кровавыми экзекуциями над мирным населением. В сознании глубоко засели мрачные строфы: «От расстрелов идет дым, то Слащев спасает Крым». Беззаветные коммунисты и комсомольцы, которых мы оставили в 1919 году для нелегальной работы в Крыму, были замучены в застенках Слащева. Многих личных друзей недосчитался я после падения этого последнего оплота белогвардейщины на юге России.»
Такие переживания, как гордость за победу и горечь по незабываемой утрате близких, волновали всех слушателей. И приглушенный ропот невольно пронесся по залу, когда вошел Слащев и твердой походкой направился к кафедре.
Темой первой и единственной лекции Слащева был разбор военных операций на Крымском фронте в 1920 году. Об операциях белого командования докладывал Слащев. Оппонентом выступил Ю. Саблин, комбриг и начдив частей, действовавших против находившегося на кафедре битого врангелевца. После короткого слова комиссара академии зал замер и слушатели с карандашами и бумагой в руках (блокноты были тогда редкостью) приготовились слушать Слащева. Партийная и военная дисциплина превыше всего.
Внешний вид и манеры Слащева не располагали к нему. Моложавое, чуть-чуть уже одутловатое лицо, наигранная уверенность, переходящая в развязность, щегольски накинутая отороченная белым мехом венгерка. Речь, лишенная исторических экскурсов, аналогий и удачных примеров из военной истории, резко отличавших его от наших старых преподавателей — военспецов.
Слащев не нашел формы для контакта с аудиторией, поневоле мы его самонадеянность сопоставляли с умным лицом глубоко образованного профессора фортификации Величко, с разносторонним военным историком Зайончковским. Нам, конечно, больше, чем этот подобранный молодой генерал, был по душе педантичный, вечно занятый своими схемами и картами топограф Казаков; влюбленный в Среднюю Азию, знаток Индии и Афганистана Снесарев. Он сумел в художественной форме передать нам и суровый быт киргизов, и военное искусство афганцев против вооруженных до зубов англичан, занимательно повествовал о тяжелой и вместе с тем интересной жизни молодых талантливых генштабистов, добровольно проходивших стажировку в заброшенных гарнизонах на китайских рубежах и в Богом забытых местечках на австрийской границе. Сравнение было явно не в пользу Слащева. Так вот какие были у них генералы, думал каждый из нас. Лучшие специалисты старой армии пошли с нами, с народом. У них же были Шкуро, Мамонтовы, Слащевы.
Слащев, подойдя к карте, стал водить по ней указкой, рассказывать о своей военной тактике в Крыму и Таврии. Это был сухой перечень операций, движения полков, батальонов, рот. Ни слова о моральном факторе в подразделениях, о настроении населения. Как будто Вейротер
