Ирина Баранчеева - Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба

Узнав о том, что Иола Игнатьевна осталась в Москве без средств к существованию, Федя, который начал судебный процесс против Марии Валентиновны, пытаясь отсудить у нее часть отцовского имущества, стал более настойчиво предлагать маме выехать за границу на лечение. Но со смертью Шаляпина это стало окончательно невозможным. Времена изменились, мышеловка захлопнулась. Но об этом Иола Игнатьевна могла писать лишь намеками: «Конечно, если бы я смогла получить разрешение на выезд, я бы, не колеблясь ни минуты, поехала в Америку, чтобы увидеться с тобой и Борисом». Но пока оставалось лишь ждать и жить надеждой.

Вместе с тем Иола Игнатьевна не хотела покидать Москву навсегда. Воспоминания, которые у нее были связаны с этим городом, значили для нее гораздо больше, чем ее неутешительное настоящее. Шаляпин занимал в этих воспоминаниях главное место. Теперь, когда его не стало, по радио начали часто передавать его записи. «…Можешь себе представить, как мне тяжело их слушать», — писала Иола Игнатьевна Феде. Его голос из черной тарелки радио говорил с ней сквозь годы и расстояния, вопреки разрушительным законам смерти, но потом она вспоминала, что Шаляпин ушел навсегда… и снова плакала: «Я прихожу в отчаяние и целый день не могу прийти в себя, думая о нашей печальной судьбе…»

Вновь и вновь она переживала в душе картины прошлого и писала Феде о том, что ее тревожило, мучило: «Боже мой, как это все без конца тяжело и печально, как подумаешь о том, как все могло бы быть хорошо и радостно, если бы не существовало на свете злых гениев…» Теперь ей казалось вполне вероятным, что они с Шаляпиным смогли бы преодолеть все трудности и разногласия между ними — ведь когда-то они очень сильно любили друг друга. Но оба были слишком молоды, неопытны, слишком горячи и своенравны в своих поступках. С годами они, возможно, изменились бы, их недовольство улеглось… но на их пути появилась эта страшная женщина, «злой гений» их семьи, которая не гнушалась ничем ради достижения своих целей, и вот теперь благодаря ей они оказались униженными, обокраденными, в тисках нищеты, а память о Шаляпине омрачилась этим низким, гадким поступком, на который его сподвигла она. Ее влиянию — и только ему одному! — приписывала Иола Игнатьевна отдаление Шаляпина от семьи и все его неблагодарные поступки по отношению к ней и к ее детям в последнее время. Иначе она не могла поверить, чтобы «папа так изменился в последние годы его жизни», и потому несмотря на боль и горечь обиды, ему она прощала все — «мир его душе!» — но Марии Валентиновне — «нет, нет и еще раз нет».

После смерти Шаляпина для Иолы Игнатьевны окончательно настали тяжелые времена. Ее определили на содержание Ирины, но Ирина сама часто оставалась без работы, и тогда им становилось совсем трудно. Наступил день, когда Иола Игнатьевна вынуждена была попросить Федю присылать им посылки с вещами. Их старые вещи изнашивались, а новых купить они не могли.

Но еще бо́льшие страдания, чем собственное положение на грани нищеты, доставляла Иоле Игнатьевне неустроенность ее детей. Ирина, которая была на ее глазах, никак не могла попасть в хороший театр и вынуждена была соглашаться на случайную работу. В Америке пытались встать на ноги Боря, Федя и приехавшая к ним в 1939 году Лида. И Иола Игнатьевна, пытаясь подбодрить, писала им в письмах те же самые заветные слова, которые когда-то писала ей ее мама и которые стали девизом ее жизни: avanti е coraggio! Смелее вперед! Нужно бороться за жизнь, нужно храбро идти вперед, как солдаты в атаку, потому что эта жизнь и есть война, вечная, непрекращающаяся борьба за существование…

В 1939 году в Европе началась война. Из-за международной обстановки о приезде Иолы Игнатьевны в Америку на время пришлось забыть. Они вновь ограничили свое общение письмами, в которых главное место занимали воспоминания о России, об их милом доме, в котором было так покойно и уютно и где их постоянно окружала любовь. Настоящее не принимало их, окружающий мир казался враждебным. Из Америки Лида писала маме: «…Я, конечно, часто, очень часто вспоминаю мое изумительное детство, такое светлое, такое радостное, где было столько ласки, столько тепла!!! Я думаю, что такое детство, какое было у нас, редко у кого бывает, и я так тебе за него благодарна!!! И несмотря на неудачно сложившуюся жизнь нашей семьи, в чем мы меньше всего виноваты, мое детство дало мне настоящий фундамент для всей моей жизни, и, несмотря на все бури, неудачи и подчас очень тяжелую борьбу, я с пути не свернула и принципы мои непоколебимы. А это важно».

Кроме воспоминаний о жизни в России, еще одним основным мотивом их переписки оставался — Шаляпин. Иола Игнатьевна долго не могла примириться с его смертью… Даже в 1940 году она писала Феде: «Боже мой, как время бежит, уже два года, как папа ушел от нас навсегда. Как тяжело! Даже сегодня ночью я видела его во сне… Бедный мой (когда-то) Федор!!! Я не могу думать о нем без слез…»

Поначалу дети не были столь всепрощающи в своем отношении к поведению отца в последние годы его жизни. Они склонны были обвинять его в своем нынешнем стесненном материальном положении. И теперь Иола Игнатьевна стала между ними своеобразным посредником, прося своих детей простить и забыть те жестокие и несправедливые поступки, которые Шаляпин совершил по отношению к ним под воздействием обстоятельств: «Надо ему простить и молиться, чтобы там ему было легко…»

Иола Игнатьевна осталась верна себе. Она по-прежнему — как и всю их долгую жизнь! — в первую очередь думала о нем. Проиграв свою битву за Шаляпина, лишившись всего, униженная им до самой последней степени, она все-таки прощала и благословляла его, молилась за того человека, который причинил ей столько страданий. И этим она как будто отсекала дорогу тем, кто мог бы осмелиться осуждать Шаляпина. За то, что его любила, что его смерть оплакала такая женщина, ему могло бы проститься многое… Но он, к сожалению, этого так и не узнал… «Он так и не понял, как я его любила».

Между тем приближались суровые годы. В 1940 году, когда практически вся Европа была втянута в новую мировую войну, почти все члены огромной шаляпинской семьи собрались в Америке. Борис успешно делал карьеру художника. Федор снимался в Holliwood production. Лида с подругой открыли в Нью-Йорке частную вокальную студию.

В Нью-Йорк же, спасаясь от войны, приехали Мария Валентиновна, Марфа с семейством и девятнадцатилетняя Дася, которая недавно вышла замуж и испытывала безграничное счастье первых месяцев супружества.

Таня с маленьким сыном Федором осталась в Европе.