Александр Куланов - Роман Ким

После этого наступает перерыв, так сказать, «на раздумья». Следующий допрос Верховин проводит только в ночь с 15 на 16 августа. Собирает данные на «сообщников»:

«— Кто такой Ощепков?

— Когда мы познакомились, он преподавал японский язык в Институте востоковедения и работал в Центральном институте физкультуры. Учился в Токио в русской духовной семинарии. Во время японской интервенции на Дальнем Востоке был переводчиком на Сахалине. Со слов япониста Юркевича знаю, что он как будто работал в Разведупре. Юркевич нас и познакомил, по моей просьбе. Кажется, в 1929 году. Я в то время интересовался системой “джиу-джитсу”. В последующем у меня изредка бывали встречи с ним на той же базе. Но в последние три года я Ощепкова не видел. По разведывательной линии с ним связи не имел.

— Ощепков — японский шпион! Вы не могли о нем не слышать! Например, от военного атташе Хата!

— Об Ощепкове как об агенте японской разведки я узнал со слов военного атташе Хата.

— Теперь перейдем к Юркевичу. Кем он был завербован?

— Мы знакомы по Владивостокскому Восточному институту. Юркевич был связан с подпольным работником Фортунатовым, задания которого выполнял. Это мне говорил сам Юркевич. Позднее я с Юркевичем встречался в Москве…»[343]

Помимо Ощепкова и Юркевича — дальневосточников, выпускников Токийской православной семинарии, сотрудников владивостокского подполья (Ощепков позже стал первым нелегальным резидентом советской военной разведки в Токио — «предтечей» Рихарда Зорге и создателем борьбы самбо), Мотоно-Ким называет сотрудником японской разведки их бывшего однокашника Юхаси Сигэто, служащего в московском посольстве, помощника резидента ИНО ОГПУ в Харбине Ивана Трофимовича Перекреста («лично не был знаком, о работе на японцев сделал вывод из беседы с Ямаока»), ленинградского профессора, светило мирового японоведения Николая Невского («лично мне неизвестен», «Хата сообщил, что Невский и его жена прикрывают японскую резидентуру в Ленинграде, каков состав — мне неизвестно»), профессора, бывшего агента ИНО ОГПУ в Харбине Николая Мацокина («со слов Кавабэ, на связи с японцами с дореволюционных лет»), переводчика советского полпредства в Японии, агента Разведупра Штаба РККА Андрея Лейферта («должен вести разведывательную работу по моему указанию, но не вышел на связь»), корреспондента ТАСС в Японии Алексея Наги (венгр Акош Надь, «связник, возможно, резидент»), бывшего сотрудника Исполкома Коминтерна Цой Шен У («агент»), бывшего заведующего восточным отделом НКИД Арсения Вознесенского («в 1923–1926 годах систематически встречался с Отакэ»), бывшего начальника отдела внешних сношений Штаба РККА Василия Смагина, по долгу службы контактировавшего с японскими военными атташе («связан с японским Генштабом, Хата периодически встречался с ним как работником Наркомата обороны»), корреспондента «Бомбей Дейли ньюс» Абдула Азис-Азада («агент Особого отдела НКВД для связи в военное время… привлечен к разведывательной работе бывшим атташе Кавабэ»), корреспондента австрийской газеты «Нойе Фрей пресс» Николауса Бассехеса («резидент на случай военного времени»), агента Бремана («связан с японским корреспондентом Маруяма»), секретаря артиллерийской академии в Ленинграде (имя неизвестно), завербованного Маруяма.

Нельзя, читая этот список, не задаться вопросом: что же стало с людьми, которых «подполковник Мотоно» обвинил в шпионаже? И. Т. Иванов-Перекрест был осужден в 1939 году, получил 15 лет исправительно-трудовых лагерей. Дальнейшая судьба его пока неизвестна. Профессор Невский и его жена были расстреляны в Ленинграде в ноябре 1937 года. Профессора Мацокина расстреляли 8 октября того же года в Москве. Днем позже — Лейферта. А. Л. Наги расстреляли 7 сентября 1938 года. Цой Шен У был арестован как «японский шпион», дальнейшая судьба неизвестна. Полковника В. В. Смагина расстреляли в августе 1938 года. Следы индийского корреспондента пока не найдены, а австрийский журналист благополучно пережил и репрессии, и Вторую мировую войну. Василий Ощепков был арестован в ночь на 2 октября 1937 года, умер от сердечного приступа в Бутырской тюрьме 10 октября. Его друг Трофим Юркевич был расстрелян в Москве летом 1938 года, он тоже, в свою очередь, дал показания на Кима и его жену о том, что они оба являются японскими шпионами. Японский дипломат Юхаси долго и спокойно работал в Советском Союзе, а советский дипломат Вознесенский был расстрелян в декабре 1937 года (уже в 1939 году Ким на очередном допросе, отказываясь от всех показаний 1937 года, вдруг уточняет: «Я знал, что Вознесенский Арсений, Бреман, Брауде и другие разрабатываются нашим же отделением по подозрению в шпионаже в пользу Японии. Больше о них я ничего не знал»[344]).

Читая протоколы допросов Кима, возникает еще один вопрос: какова степень вины Романа Николаевича в гибели этих людей? Мне довелось внимательно изучить следственные материалы троих из них: Ощепкова, Мацокина и Юркевича[345]. На основании этих документов можно со всей ответственностью утверждать, что показания Кима не сыграли в их судьбе сколько-нибудь значимой роли, они не легли в основу обвинения (Ощепкову его вообще не успели предъявить), не стали «краеугольным камнем» набора доказательств — нет. Но скрывать эти показания, делать вид, что их не было, неправильно и несправедливо по отношению к нашей истории. Тем более что допросы, а значит, самые необычные фантазии о вездесущих «японских шпионах» продолжались. НКВД, например, особенно интересовали возможные диверсии на железных дорогах. Об этом спрашивали многих из арестованных «харбинцев» — бывших жителей «Русской Атлантиды», столицы Северной Маньчжурии. В Харбине работало много советских служащих на КВЖД до продажи ее в 1935 году японцам. Потом все они в одночасье стали подозреваемыми и обвиняемыми. Ким, который вряд ли когда-либо в Харбине бывал, тоже рассказал о создании сети японской агентуры на Забайкальской, Томской, Омской железной дорогах, а заодно и на судостроительном заводе в Николаеве, что на Днепре и… в Одессе[346]. Но на этом процесс следствия по делу подполковника особой японской разведывательной службы Токумукикан Мотоно Кинго внезапно застопорился.

Глава 16

ВОСЕМЬ ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА

…О, если бы увидеть из моей темницы,Как налетит ветер,В яростном порывеСорвет плетеную шляпуИ умчит в синеву небосклона!

Как только в отношении Кима, ставшего теперь Мотоно, у следствия появилась какая-то ясность (во всяком случае, отпускать его точно никто не собирался), в оборот взяли жену Романа Николаевича — Мариам Цын. В первый раз ее допросил 14 июня тот же следователь Верховин. Его интересовал круг японских знакомых Мариам Самойловны (режиссеры Сано и Хидзиката, прибытие в Москву Отакэ в 1931 году, коммерческий атташе Каватани, пролетарский писатель Акита Удзяку, приезжавший в Москву в 1927 году). Мэри Цын вспомнила странный эпизод, когда, вскоре после приезда в столицу, познакомилась с двумя китайцами, приняв их за японцев, — это было занесено в протокол. Такое впечатление, что Верховин искал хоть что-нибудь, в чем можно обвинить задержанную, не находил, но всё же вынес постановление: «Цын М. С. следствием изобличается в том, что оказывала содействие своему мужу Ким P. Н. в разведывательной работе в пользу Японии».