Александр Куланов - Роман Ким

До сих пор особое впечатление производит описанная Кимом техника организации встреч с японскими разведчиками. Так, с помощником военного атташе Ямаока местом рандеву был определен вход в здание «Межрабпомфильма» у Петровского парка. В день встречи Киму на службу звонила женщина, говорила какие-то пустяки и вешала трубку. Это был предварительный сигнал готовности. Через некоторое время звонил мужчина, говоривший по-английски: «Пять (или сколько-то) часов. Это больница? Ах, нет? Извините!» Пароль означал, что встреча должна была состояться в условленном месте на три часа позже названного по телефону времени. Увидев Ямаока у здания «Межрабпомфильма», Ким уходил в парк — тогда еще довольно густой — и там ждал разведчика для беседы.

Не менее убедительно выглядели и списки вопросов, интересовавших японскую разведку: дислокация войск пограничной охраны ОГПУ, данные о предстоящих агентурных комбинациях против японской разведки, прикрытие настоящих японских разведчиков путем приковывания внимания ОГПУ к «чистым» японцам. Особенно интересовали японцев оперативные комбинации против них в Маньчжурии, агентурные разработки против японцев и дело Ивана Перекреста — пожалуй, самой загадочной личности в истории советской разведки на Дальнем Востоке, непосредственно причастной к добыванию «Меморандума Танака». В свою очередь, Ямаока обещал не чинить Киму препятствий в его деятельности по изъятию секретных документов из сейфов японского военного атташата (Ямаока заявил, что ему известно об этом и полученные таким путем документы являются специальной организованной японским Генеральным штабом дезинформацией), содействие в «вербовке» любого японца, чья кандидатура будет согласована с Токио. И снова особое внимание: это японцы предложили Киму начать и «всемерно развивать» дезинформационные комбинации в отношении военных атташе. Помимо Комацубара и Ямаока, Мотоно-Ким вплоть до ареста поддерживал такие же отношения с военными атташе Кавабэ, Хата, Кавамото.

Это Мотоно-Ким завербовал начальника контрразведки Гая и начальника 6-го отделения Николаева-Рамберга. Гая «взяли на шантаже» в мае 1936-го: показали секретные документы с его подписью и предложили сотрудничество. Николаев-Рамберг сдался еще в 1935-м: тоже шантаж и «аморалка».

В случае же начала войны Роман Николаевич должен был выполнять «особую работу» — полностью парализовать контрразведку НКВД на японском направлении[338].

Неудивительно, что таким образом составленное «признание» работает до сих пор и некоторые авторы, занимающиеся историей противоборства спецслужб Советского Союза и Японии, и сегодня считают Романа Кима японским шпионом: уж очень убедителен он был в своих показаниях 1937 года.

Уже после того, как Сталин узнал, кто именно «возглавлял» в НКВД японских шпионов, Ким продолжал «колоться» и набивать себе цену. 23 мая он заявил на допросе: «Я предназначался японским Генеральным штабом главным образом для разведывательной работы для “хидзиодзи” (чрезвычайного периода в военное время). Пользуясь своими возможностями, освещал факты вербовок советских граждан в окружении японцев, организацию наружного наблюдения за наиболее подозрительными японцами, передал в атташат список агентуры, подставленной японцам, сообщал сведения из ежедневных секретных рапортов Особого отдела наркому внутренних дел. Передал атташе Хата список советских граждан, годных для вербовки. Вместе с дезинформацией передавал военным атташе через агента “Тверского” настоящие данные — о дислокации авиационных бригад, постройке укрепрайонов» и т. д. «Японская агентура, которая была приобретена органами ОГПУ — НКВД по линии военного атташата, по существу была для НКВД подставлена…» Поездка в Прагу в 1936 году за материалами от Мидзуно была лишь предлогом для встречи с японским военным атташе в Германии генерал-майором Осими. Встреча не состоялась, так как Осими был занят вопросом заключения германо-японского пакта. Зато на обратном пути в Варшаве на вокзале переговорил с военным атташе Японии в Польше генерал-майором Савада. Тот сообщил об «энергичной разведывательной работе на Одессу и вообще юг СССР через Румынию» и предупредил о приезде в СССР своего агента — польского журналиста Оссендовского. Когда он выйдет на связь, паролем будет фраза «“Земля есть шар”, сказанная по-гречески. Но Оссендовский так и не объявился»[339].

Ежов и Сталин были озадачены. По всему выходило, что верхушку НКВД, работавшую еще при Дзержинском, Менжинском, Ягоде, надо расстрелять. Не все шпионы, это ясно — чего в тюрьме только не наговоришь на себя, чтобы перестали хотя бы бить резиновыми палками по пяткам, но предатели — все, это точно. Через неделю, 2 июня, выступая на расширенном заседании Военного совета при Наркомате обороны СССР, Сталин даже не с раздражением, а скорее с некоторым удивлением бросил в зал: «Наша разведка по линии ГПУ возглавлялась шпионом Гаем, и внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа хозяев этого дела, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу сколько угодно, только не для нас. Разведка — это та область, где мы впервые за двадцать лет потерпели жесточайшее поражение»[340].

Меры были приняты немедленно: Артузова, Гая, Бокия — тех, кто создал в 1920-е годы невероятно эффективный аппарат советской контрразведки, тех, кто руководил им в годы 1930-е, расстреляли в течение нескольких месяцев после пыток и получения выбитых, совершенно невероятных по абсурдности признаний. Исключение составили Ягода — он был слишком большой начальник, и по его делу стоило провести большой показательный процесс, — и несколько человек, с которыми было непонятно, что делать. В их числе — Роман Ким. Или Мотоно Кинго? Кореец он всё-таки или японец? Верить ему или не верить? Слишком уж невероятно и одновременно убедительно то, что он рассказывает. На всякий случай на него постепенно накапливают «материал».

В день выступления Сталина бывший секретарь наркома внутренних дел Ягоды Павел Буланов заявил: «Ягода мне говорил, что… сотрудник японского отделения Особого отдела Ким (по национальности кореец или японец) единственный сотрудник Особого отдела, знающий японский язык, является крупным японским разведчиком… Ягода… приказал Гаю облегчать шпионскую работу Кима для японцев, и это даст ему возможность… в перспективе наладить отношения с японцами. Ягода говорил, что Ким, работая в японском отделении Особого отдела, прикрывает японские шпионские базы и связи на территории Советского Союза… В начале 1936 года Гай мне сообщил, что Ким, по заданию японской разведки, хочет перейти на работу в Разведупр и что особенно мешать ему не надо, так как заменить Кима в НКВД сможет другой ответственный сотрудник японского отделения Особого отдела, также завербованный японской разведкой. Гай добавил, что переход Кима в Разведупр будет интересен и полезен и для Ягоды, и для японской разведки»[341]. Уже хорошо. Показания секретаря народного комиссара внутренних дел — это весомо. Через 68 дней после ареста Киму наконец-то можно предъявить обвинение по статье 58, пункту 6 УК РСФСР — измена родине в форме шпионажа. Для военнослужащих, а сотрудники НКВД — военнослужащие, мера наказания одна — высшая. В тот же день, 9 июня, Ким подписывает очередной протокол: «Признаю себя виновным в том, что, начиная с 1922 года и по день моего ареста, я, находясь на работе в ОГПУ — НКВД, был связан с японской разведкой и по ее заданию занимался активной разведывательной работой в пользу Японии. Мотоно Кинго (Ким)»[342].