Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Когда я со своей добычей явилась в дом моих бывших хозяев, старик Мюллер сказал:

— Это очень хорошо, что ты принесла нам одеяла.

Я с удивлением посмотрела на него, не понимая, шутит он или говорит всерьез.

— Это мои одеяла, — сказала я.

— Одеяла наши, — ответил он.

— Вы сами можете притащить себе. Эти одеяла я возьму с собой.

— Ничего подобного! Одеяла останутся здесь. Ведь это немецкие одеяла!

— Отец, ты что это?! Господи! — вмешалась Эльза.

— А зачем ей нужны два одеяла? — отвечает он.

— Не буду же я для вас тащить их! — сказала я сердито и поспешила скорее спрятать свою добычу.

После этого разногласия насчет одеял мне стало неудобно оставаться в их доме. Теперь мне хотелось поскорее уйти от них, и я стала искать себе новое жилье. Все три сестры относились ко мне все еще довольно хорошо, но уже чувствовалась некоторая неприязнь. По утрам я немного помогала им по дому — ведь они кормили меня, как и прежде. Но, вероятно, я была уже для них лишней. Работы теперь было мало, так как их продовольственный магазин почти опустел и редко был открыт. Флора распродала большую часть продукции, остальное припасла для семьи. Старик Мюллер остался без помощника, — да и не нужно было. Работы уже почти не было. Эльза иногда помогала ему.

Но мне не хотелось сразу же ехать на сборочный пункт для репатриантов. Мы с Ниной решили переждать первый наплыв, а потом регистрироваться на родину. Об этом я со временем сказала Эльзе и Флоре. Теперь их отчужденность ко мне я почувствовала еще сильнее. В сущности, их поведение казалось мне странным. Ведь я знала, с каким нетерпением все они ожидали окончания войны, как ругали Гитлера и немцев, а теперь, вместо того чтобы радоваться, они были печальны. И чем-то недовольны. Может, это объяснялось поведением американцев, которые в каждом немце и австрийце видели нациста. Американцам также не разрешалось разговаривать с местными жителями. Напряжение в доме моих бывших хозяев еще больше усилилось, когда я познакомилась с молодым американским доктором и стала почти каждый вечер встречаться с ним.

Впервые мы с Робертом встретились у соседей Мюллеров. Там жила вдова, которая до войны имела текстильный магазин. Теперь магазин был закрыт, но с помощью одного постояльца она открыла швейную мастерскую. Этот квартирант поселился у нее за каких-то два месяца до окончания войны. По всей вероятности, он был на фронте и успел убежать оттуда. Никто не знал о нем никаких подробностей. По-видимому, вдова была им очень довольна.

Из добытого на текстильной фабрике материала я заказала себе у нее тирольский костюм. Портной показал мне разные фасоны, и я выбрала самый простой, с погонами и роговыми пуговицами, по бокам юбки шли две темно-зеленые каймы. Таких костюмов у нас на родине никто не видел, и мне хотелось привезти его на память.

В тот день я была как раз на примерке. Вдруг в дверь примерочной постучали, и стройный американец в офицерской форме вошел в комнату. В руках у него были помятые брюки. Он всем улыбнулся и, остановившись, начал читать свой словарик. Наконец, нашел нужное слово:

— Гладить. Завтра!

— Да, да! — подобострастно улыбнулся ему портной и взял у него брюки.

— Я не могу по-немецки, но немного по-французски.

Мне ужасно захотелось поговорить с ним, и, не выдержав, я сказала:

— Я тоже говорю немного по-французски.

— Вы здесь живете? — обратился он сразу же ко мне.

— Нет! Нет! — ответила я. — Я нездешняя, я живу рядом, но скоро поеду домой, в Советский Союз, — поспешила объяснить я, боясь, что он примет меня за немку или австрийку и перестанет разговаривать со мной.

— О! Из Советского Союза! — воскликнул он. — Я люблю Советский Союз! Вы здесь работали?

— Да.

— Но теперь вам не надо работать.

— Я уже почти не работаю, то есть, очень мало, лишь потому, что меня там кормят.

— Меня зовут Роберт, — сказал он и протянул мне руку. — Роберт Веллс.

В это время хозяйка дома вошла с подносом и предложила всем чаю.

— Вы пьете чай? — обратилась она к Роберту, подавая ему в миниатюрной чашечке чай.

Мы начали пить чай стоя. Вдруг Роберт спохватился:

— Нам не разрешается говорить с немцами и ходить к ним домой, — сказал он, обращаясь ко мне. — Мне нужно уходить. И он ушел, наскоро попрощавшись со всеми, а я объяснила вдове и портному, что он сказал. Но они были рады его визиту. Это было только начало их будущего бизнеса.

На следующий день Роберт пришел к ним за брюками и спросил обо мне. За мной послали девушку, дочь вдовы. Роберт просто хотел видеть меня и ничего особенного не сказал. Это повторилось и на следующий день. А в воскресенье утром девушка принесла мне от него записку: «Я хочу пригласить вас сегодня на прогулку. Придете? Я зайду за вами в два часа. Роберт».

— От кого? — спросила Эльза.

— От американского офицера. Он пригласил меня на прогулку.

Было начало мая. На дворе стояла чудесная погода. Я надела свое темно-синее платье из японского шелка, которое мне пошила портниха, работавшая одно время в доме Мюллеров. Это платье было по заказу Эльзы — синий шелк с горошинками. Оно вышло необыкновенно красивым. К нему я надела модные в то время итальянские туфли на корковой подошве, которые я купила на черном рынке перед окончанием войны. Волосы я тоже подняла наверх по последней моде и в приподнятом настроении вышла из дома. Роберт ждал меня у входа. Улыбаясь, я протянула ему руку. Он удивленно отступил и воскликнул:

— Какая вы красивая!

Потом взял меня за руку и повел на улицу.

Было ровно пополудни. Солнце стояло высоко в небе и заливало все своим сияющим светом. Вершины гор блестели ослепительным блеском. Высокие деревья по обе стороны улицы стояли в царственном спокойствии. Пели птицы, и воздух был наполнен ароматами цветов. Легкий ветерок слегка подымал шелк моего платья, лаская обнаженные руки, шею, лицо. Май — один из самых лучших месяцев в Тироле.

Мы молча шли рядом. Слова были лишними. Наши взгляды встречались и отражали радость, свет и счастье. Нас ничего больше не тревожило — все было чудесно: война кончилась, и мы оба были молоды и свободны.

Да! Мы были молоды и свободны! А тот, который держал мою руку и, как в триумфальном шествии, вел меня посреди улицы, был мой освободитель. Теперь мне не страшно было гордо подымать голову и свободно смотреть всем в глаза. А немцы, шедшие нам навстречу, теперь притихшие и униженные, провожали нас угрюмыми, завистливыми взглядами. Но нам было все равно. Мы были счастливы, молоды и рады победе. Мы чувствовали себя легко и свободно. Да! Мы были свободны! Мы победили!