Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Однажды тревога началась так внезапно, что мы не успели спрятаться. Мы ринулись в подвал, а бомбовозы низко гудели над нашими головами. Не обошлось и без приключений. Сбегая в подвал, Флора споткнулась, упала на лестнице и очень ушибла руку. Целую неделю она носила ее в повязке, что было причиной разных добродушных насмешек со стороны друзей и знакомых. Когда же тревогу давали до появления самолетов, мы брали провиант и уходили в лес или в горы и просиживали там часами, иногда днями. Обычно уже с утра сообщали по радио, что громадная эскадрилья бомбардировщиков летит в нашем направлении. Часто они пролетали мимо и ничего не случалось. Но через каких-нибудь полчаса земля дрожала от сильных взрывов — бомбили Мюнхен. Это случалось за последние месяцы очень часто. Порой мы просыпались ночью от приглушенного, тяжелого грохота, выходили во двор и смотрели в сторону Мюнхена. Над нами стояло темно-красное зарево. Там был ад.

Единственный, кто не прятался от бомбежек, был Андре. Когда мы уходили на целый день или часами просиживали в убежище, он спокойно оставался во дворе и, конечно, пользуясь отсутствием всех, слушал иностранную передачу. А когда мы появлялись, он, улыбаясь, шел нам навстречу и, обращаясь к Эльзе, говорил:

— Ну, что? Скоро капут?

Часть четвертая

Роберт

Ранней весной 1945-го года уже все поняли, что война подходит к концу. Изо дня в день через наш маленький город тянулась непрерывная цепь беженцев. Здесь были и военные, и гражданские, немцы и иностранцы, мужчины, женщины, дети. Многие ехали на старых машинах или на бричках, запряженных лошадьми, или просто тянули за собой небольшие повозки, навьюченные мешками, торбами, узлами. Но в горах еще прочно сидели эсэсовские отряды. Перестрелка, разрывы бомб и гранат гремели, не переставая, день и ночь. В это время Андре был в особо приподнятом настроении. Теперь иностранцы смотрели смелее немцам в глаза. Да и сами немцы как-то присмирели. Их хвастливые передачи по радио заглохли. Все знали, что союзники все теснее сжимают в кольцо остатки сопротивляющихся эсэсовцев. И вот однажды в солнечный апрельский день американцы без боя вступили в Тельфс.

Сначала посреди единственной главной улицы ползли тяжелые танки. За ними шли солдаты, белые и черные. Многие австрийцы никогда не видели негров. Прячась за шторы окон, мы смотрели на проходивших американских солдат. Но любопытство одолело меня. Я вышла на улицу и стала у забора дома, откуда продолжала смотреть на победителей. Ровно в двенадцать часов шествие остановилось. Американцы, так же, как когда-то и немцы у нас на Украине, расположились по обе стороны улицы на обед. Но это не были усталые, голодные, измученные войной солдаты. Они выглядели чистыми, свежими, сильными. И немецкие женщины не выносили им еду, как когда-то русские немцам. Это было и не нужно. Каждому солдату на специальной машине подвозили его обед: на сковородке жареный цыпленок и белый хлеб.

Мало-помалу начали высовываться из домов и немцы. Сначала появились дети. Через некоторое время они уже толпами бегали за неграми, которые давали им жвачку и шоколад. Убедившись, что никто никого не насилует, вышли на улицу и женщины и стали провожать глазами американцев. Увидя это, Клара не выдержала:

— Это недостойно немецкой женщины, — сказала она, возмущаясь тем, как немки глазеют на американцев.

Но, несмотря на то, что это было сказано довольно сердито, я знала, что и она рада тому, что война, наконец, окончилась. По крайней мере, теперь ее муж не будет вечно в разъездах. И, вероятно, они скоро смогут вернуться в свою роскошную квартиру в Инсбруке. Не нужно будет вечно просить сестер присмотреть за ребятишками, двумя мальчиками, за которыми и я нередко присматривала.

Уже говорили о безусловной капитуляции Германии. Но странно было то, что даже те австрийцы, которые ненавидели нацистов и недолюбливали немцев, не радовались победе над Гитлером. Перед лицом такого бесславного конца вся их симпатия оказалась на стороне побежденных. То же чувствовала вся семья Мюллера и его родственники.

Уже на второй день после прихода американцы начали издавать разные указы и распоряжения. Между прочим, было объявлено, что никому из иностранных рабочих не нужно больше работать. Но они могли жить у своих бывших хозяев, пока не выйдет новое распоряжение. Такое распоряжение не заставило себя ждать. Через пару недель американцы устроили специальные сборные пункты, куда со всех сторон съезжались иностранные рабочие. По пути в эти центры, откуда они готовились к возвращению на родину, многие бывшие рабочие грабили немецких крестьян, магазины и даже простых жителей. Это была месть за унижения, тяжелую работу и все муки войны. Особенно сильно разбойничали поляки и галичане. Они не слушались указов. Нередко они нападали даже на немцев и избивали их. Вначале немцы были настолько напуганы позорным концом войны, что не смели и жаловаться. Все это со временем изменилось, но в первые недели послевоенный хаос был в разгаре.

Моя связь с Шурой прекратилась еще за несколько месяцев до конца войны. Я ничего не могла узнать о ее судьбе и судьбе многих моих бывших подруг. Однако больше всего меня беспокоила судьба Сергея. Где он теперь? Куда занес его вихрь той грозы, так внезапно разразившейся полтора года назад? События тех дней были причиной того, что даже теперь, когда война закончилась, я чувствовала себя обломком разбитого корабля, плывущим неизвестно куда.

Андре ушел от Мюллеров уже на второй день американской оккупации. Он ни с кем даже не попрощался. Позже я слыхала, что он вместе с другими французами ограбил одну богатую семью в Тельфсе, нацистских владельцев отеля. Жертвой их грабежа стали также два украинских беженца, которые остановились там в последние дни войны, чтобы переждать до лучшего времени. Французы забрали у них все драгоценности, одежду и другие необходимые вещи. Многие иностранцы были возмущены этим. Ведь эти украинские беженцы были тоже иностранцы. Они никому не сделали зла. Но вначале неофициально американцы даже поощряли такие грабежи. Так, например, через пару дней после их вступления в Тельфс всем иностранным рабочим разрешили грабить текстильную фабрику, несмотря на то, что ее владелец был швейцарский подданный. Американцы считали, что он работал на немцев и потому не заслуживал пощады.

Я тоже решила пойти на фабрику и притащить кое-что. Мне удалось унести два шерстяных одеяла и несколько метров зеленой ткани, из которой немецким солдатам шили шинели.

Когда я со своей добычей явилась в дом моих бывших хозяев, старик Мюллер сказал: