Александр Родимцев - Твои, Отечество, сыны

Вскоре дивизионный инженер Тувский доложил, что его саперные отделения проделали проходы в наших минных полях и ждут сигнала, чтобы приняться за минные заграждения противника.

Повар Виктор наконец не выдержал, взмолился:

— Товарищ полковник, мины минами, а пельмени пельменями! Они ведь из сырой картошки приготовлены, и если сейчас не дать им хода — все пропало…

Как всегда, мы завтракали вместе: Зубков, Барбин, Борисов и я. Виктор налил нам по сто граммов, положенные наркомом. Я знал, что сейчас опять услышу от Борисова давно знакомую «молитву». Человек трезвый и строгий к себе, наркомовскую дозу он принимал только после длинной и красноречивой преамбулы. Другие молча выпьют и сразу же за еду, а Владимир Александрович осторожно поднимет стакан, прищурит глаза и начнет со вздохом:

— До чего же ты прозрачна и светла, стало быть, как божья водичка, вкусна и приятна, и особенно в эти тяжелые военные дни. Выпьешь этот полустаканчик, и словно бы кровь разогреется.

Крякнет, покачает головой, понюхает кусочек хлеба и заключит мечтательно:

— До чего же она хороша!..

Я давно уже привык к этим церемониям Борисова, но Барбин (вот уж был любитель прибауток!) восхищенно разводил руками и от души смеялся.

Невольно подумалось, что если бы присутствовал здесь кто-либо посторонний, он, наверное, решил бы, что четверо хороших приятелей безмятежно завтракают в мирной обстановке.

Но эта безмятежность была только внешней: каждый из нас испытывал то огромное нервное и психологическое напряжение, которое человек испытывает только в решающие минуты жизни.

Минут за двадцать до начала артиллерийской подготовки Борисов ушел на КП. Я с группой командиров направился на наблюдательный пункт.

Утро было необычно ясное и тихое, и небо на востоке все гуще наливалось золотистой зарей. После дождей, которые прошли недавно, верхний слой земли уже просох, и от него веяло свежестью и запахом меда.

Под кустом орешника, в низких зарослях свежей травы я заметил фиалку. Наклонился и осторожно сорвал нежный ясно-голубой цветок, положил его на ладонь и показал товарищам.

Комиссар мечтательно улыбнулся:

— Моя женушка очень любит фиалки…

Хрупкие, густо окрашенные лепестки цветочка были похожи на крылышки мотылька: словно живой, вздрагивал он на ладони, ласковый, безмятежный вестник, весны.

Я подумал, через десять минут вся эта долина закачается от грохота снарядов, но… ничего не попишешь: крови литься, а цветам цвести.

С наблюдательного пункта открывался широкий простор: глубокие долины и овраги, леса и рощи, высоты и черные полосы проселочных дорог. Справа от нас простиралась разлогая Балка-Яндела, прозванная «долиной смерти» (она простреливалась с обеих сторон), еще дальше виднелся курган, а юго-западнее большим темным квадратом чернела роща.

По горизонту четко вырисовывалась крутая высота, обозначенная на карте: ÷ 2,6. Это был ключ всей обороны противника. Сначала мы решили нанести главный удар прямо по этой высоте, однако два дня назад, после того как была проведена тщательная рекогносцировка, от первоначального решения отказались. Удобных подступов к высоте не было, и борьба за нее могла стать длительной, а это задержало бы продвижение нашего левого фланга.

Поэтому я решил использовать выступ моего левого фланга в юго-восточной части села Драгуновки, в направлении села Гордиенко, в обход высоты ÷ 2,6 с юга.

Ровно в шесть часов утра загремела, застонала, оглушительно заревела наша реактивная артиллерия. Высота ÷ 2,6 заволоклась черным облаком дыма и пыли. В этом плотном, подвижном облаке замелькали изломанные молнии разрывов. И снова рев урагана наполнил долину: полк реактивной артиллерии произвел второй залп.

Еще не смолкло тяжкое эхо, еще катилось оно по яругам и долам, а воздух уже вибрировал от гула авиационных моторов: это эскадрильи наших бомбардировщиков и штурмовиков заходили на позиции противника.

— Смотрите, Александр Ильич! — восторженно закричал Барбин. — Как точно ложатся наши снаряды на высоте… И Купьеваха пылает от мин реактивной артиллерии…

— Не спешите хвалиться, как бы не свалиться, — сказал я ему. — Вот когда пехота-матушка вместе с танками пойдет в атаку и не встретит со стороны противника огневого сопротивления, тогда и скажем «гоп»!..

Близко послышался чей-то взволнованный голос:

— Ну, держитесь, сволочи!.. Сейчас мы на вас наденем смирительные рубашки.

Комиссар Зубков порывисто схватил меня повыше локтя:

— Гляньте, Александр Ильич… Как здорово работают наши ПЕ-2 и штурмовики! Как они обрабатывают Перемогу и Непокрытую! Наверное, жарковато сейчас фрицам!

Знакомый басовитый голос Барбина выговорил раздельно:

— Едят их мухи!.. Вот и парок, без пива…

До начала атаки оставалось десять минут. Отзвонили последние телефонные звонки: командиры полков доложили о готовности войск к атаке.

Начало битвы… Истекает последняя минута. Гул самолетов отдалился, и замерла, притихла земля. Ветка клена над моим плечом тоже замерла и не шелохнется.

По всему фронту в сторону немцев взмывает серия красных ракет. Радисты четко передают условный сигнал, цифру 777. Это — начало атаки.

Из просторной долины к нам на наблюдательный пункт доносится тяжкий рокот и скрежет металла. Свежий весенний воздух как будто усиливает все звуки: слышно, как лязгают гусеницы и дробным барабанным громом гремит земля. Танкисты Малышева ведут машины на повышенных скоростях. Окутанные синеватым дымом, танки стремительно несутся к позициям противника; за ними, поднявшись из окопов в рост, с криком «ура!» ускоренным шагом движется пехота… Крик перекатывается, то глохнет, то доносится снова непрерывным, протяжным «а-а-а», и в нем отчетливо различимы интонации ярости и гнева.

В эти минуты многие вопросы не давали мне покоя. Будут ли подавлены нашей артиллерией все огневые точки противника? Сможет ли пехота с танками сделать бросок в первую траншею и уничтожить там гитлеровцев, которые остались в живых, пока они еще не опомнились от артиллерийских разрывов? Как наши саперы справились с задачей, проделаны ли проходы в минных полях противника и не будут ли наши танки подрываться перед немецким передним краем? Этот вопрос меня особенно волновал: было исключительно важно, чтобы саперы и танкисты точно договорились о местах проходов.