Маргарет Сэлинджер - Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер

Часть третья

За Корнишем

И мир мелькает в зеркалах, Висящих у нее в сенях,

И часто грезит о тенях,

В ночи витающих впотьмах,

Слетаясь в Камелот.

21

Остров-крепость

Конечно, здесь бывает очень хорошо и интересно, но мне лично кажется, что на свете есть такие дети, например, ваш замечательный сын Бадди и я, которых в лагерь лучше все-таки отправлять только в случае самой безвыходной необходимости или раздоров в семейной жизни.

Пришел проспект школы Кросс-маунтэт. Уже давно решили, что если отправлять меня в интернат, то только в Кросс-маунтэт: там в свое время учился мой двоюродный брат, сын Гэвина, и бабушка соглашалась платить за мое обучение лишь в том случае, если я поступлю именно в эту школу. «О дорогая: там дети всех приличных людей: Рокфеллеров, Биддли, Аги-Хана, центральноамериканских диктаторов, богатых наследников, людей искусства — писателей, продюсеров, кинозвезд». Я села рассматривать фотографии. Школа расположена среди Адирондакских гор. Около восьмидесяти детей, от семи до тринадцати лет, с четвертого по восьмой классы, живут здесь припеваючи с сентября по май. При желании родители могут оставлять детей и на лето, в лагере, с июня по август. Как и школа Пэнси, где учился Холден Колфилд, школа Кросс-маунтэт гордилась тем, что «выковывает характеры». Холден так комментирует рекламный проспект школы Пэнси:

«С 1888 года в нашей школе выковывают смелых и благородных юношей».

«Вот уж липа! Никого они там не выковывают, да и в других школах тоже. И ни одного «благородного и смелого» я не встречал, ну, может, есть там один-два — и обчелся. Да и то они такими были еще до школы»[213].

Школа Кросс-маунтэт обещала воспитать детей «Несгибаемыми, Находчивыми, Неунывающими»: они это называли «три Н». (Я вспоминаю, как Уинстон Черчилль переиначил БЗ-Стандарт, стандарт британской закрытой школы. Мы были, говорит он, «Безответные, Забитые и Сопливые».) С фотографий в проспекте улыбались краснощекие ребятишки: они собирали овощи на школьном огороде или работали в хлеву — ни дать, ни взять, сказка о Рыжей курочке. Ни платьев в цветочек, с оборочками, ни чулок. Из школы прислали список необходимой одежды, поистине спартанской: грубые ботинки; резиновые боты; ватник, джинсы, спецовка, теплые подштаники, толстые носки. Платья разрешалось надевать только к воскресному ужину.

Если бы я знала, что делали основатели школы, Герберт и Кит Уотсон, до того, как они решили заняться педагогикой, то беспрестанный леденящий ужас от кошмарной мысли, что я вот-вот войду в чей-то сон, были бы вполне объяснимы. Недавно я прочла биографию Уотсонов в памятке для учеников. Вот так, черным по белому, прописными буквами, озаглавлена история Герберта Уотсона:

ВСЕ, ЧТО ЕСТЬ В ЭТОЙ ШКОЛЕ, ПРИШЛО ИЗ МОЕГО ДЕТСТВА

Ребенком я могла бы подумать: «Вот это да, вот это здорово»; так же, как мне бесконечно твердят: «Вот это да, вот это здорово, когда твой отец — Дж. Д Сэлинджер». Когда молодые люди, для которых отец, по его утверждению, пишет, читают ответ Холдена сестренке, которая спрашивает, кем он будет, когда вырастет, они, полагаю, реагируют совсем не так, как люди по-настоящему взрослые, для которых совсем не все приходит прямо из детства, минуя возраст зрелости. Холден говорит:

«Понимаешь, когда я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему»[214]

Когда я в зрелые годы, имея собственного ребенка, прочла этот отрывок, моей первой реакцией было возмущение. Не Холденом: для мальчика это красивая мечта. Меня возмутил тот факт, что и я ведь резвилась среди таких же детей. А где были взрослые? Почему детям разрешили играть над пропастью? Куда подевались ответственные, зрелые люди, которые могли бы устроить для этих детей безопасную игровую площадку, или, по крайней мере, обнести поле изгородью, чтобы мальчишка вроде Холдена или девчонка вроде меня не должны были беспрерывно кого-то спасать?

Моя взрослая реакция на заглавие биографии Герберта Уотсона — изумление: да научился ли ты хоть чему-нибудь в зрелые годы? Если задуматься, то опыт моего пребывания в этой школе — история о том, что на самом деле может случиться, когда незрелые люди — «ни одного взрослого» — находят друг друга и решают поиграть в школу на самом краю скалы, над пропастью. Кит в своей автобиографии рассказывает: «Окончив колледж, я приехала в Нью-Йорк… Я не знала, чем бы мне хотелось заняться, чем я была бы способна заниматься. Мама вспомнила, что ребенком я собирала младших детей и играла в школу, устраивала базары и ставила спектакли. Я любила детей. Зашла в пару школ, где использовались передовые методы, — меня не взяли. Наконец подвернулась работа инструктора по играм, и я как-то продержалась первую зиму». Потом она обратилась к Харриет Джонсон, в Отдел экспериментального образования. Ее приняли, а на собеседовании, как она вспоминает, спросили: «Мисс Кэвендиш, знаете, почему мы берем вас на работу?» — «Нет, не знаю». — «Потому, что вы ничего не смыслите в воспитании детей». «У меня не было никаких предвзятых идей!» — ликует Кит.

История ее мужа Герберта начинается с семейной фермы на грани разорения. Окончив среднюю школу, он получил стипендию в Корнелльской сельскохозяйственной школе, на семестровый курс управления фермерским хозяйством. Чтобы свести концы с концами, он подрабатывал в другой части колледжа, на гуманитарном факультете: как он вспоминает, «прислуживал за столом богатеньким мальчикам в енотовых шубах» (тем самым богатеньким мальчикам и девочкам, чьи дети будут прислуживать за столом и чистить хлев в созданной Гербертом школе). Он прослушал курсы по ремонту сельскохозяйственных машин, ветеринарии, кормам и рациону кормления. «После семестрового зимнего курса в Корнелле я вернулся домой образованным фермером. Я начал с размахом — уже в ближайшее лето собирался сильно поправить дела. В один жаркий летний день я разрыхлял кукурузное поле конным культиватором, и тут ко мне подошел какой-то человек и спросил, что я собираюсь делать осенью. Я сказал — ухаживать за коровами и собирать, не в обиду будь сказано, коровьи лепешки. А он говорит: «Я ищу учителя в школу»