Николай Долгополов - Главный противник. Тайная война за СССР

— И для вас и для Иоханны эти суды, длительные процессы закончились. Теперь все благополучно.

— Да, и сегодня мы не просто встречаемся с ней, а дружим, часто рассуждаем, не прожили ли мы эту жизнь напрасно.

— И к какому выводу приходите?

— Типичный журналистский вопрос, меня об этом часто спрашивают ваши коллеги на Западе, да я и сам его себе задаю сегодня, когда дела, которому мы служили, сейчас вроде бы нет. По крайней мере у меня. Страна ГДР ушла, о социализме как-то нет и разговора. Может быть, все действительно было зря? Этот вопрос я тоже задаю Иоханне. Мой друг по-своему отвечает «нет», считая, что жизнь у нее была крайне интересна, и она смогла спокойно пройти все эти преследования, допросы, зная, что вершит хорошее дело.

— И вы, догадываюсь, разделяете ее точку зрения?

— Я ее подхватываю, говоря, что мои чувства совпадают с теми, которые излагает Иоханна. Но, конечно, больно, что то, чему мы служили, отдавали энергию, силу, — ушло. Причем ушло таким вот образом. И больно осознавать ошибки, которые мы совершали.

— Вы одним из первых предупреждали о грядущем крахе социалистической системы. И все-таки, чего бы вы не делали, зная, как все обернется?

— Я бы не отнес этот ваш вопрос к своей разведывательной службе. За то, что мы делали, можно отвечать, это можно в полной мере отстаивать. Конечно, допускались ошибки, нормальные, человеческие. Нет такой спецслужбы, где бы без них обходились. Но крупных ошибок, я думаю, не было. Разведку, которую я возглавлял, на Западе считают одной из самых успешных в мире. Мне запомнился документальный фильм, где один из работников ЦРУ признается: «Да, они были лучше нас. Однако финальную игру все же проиграли».

— Можно ли было избежать такого финала? Или он был исторически предрешен?

— Исторически предназначен. Но не в том, что касается деятельности разведки — тут уж ни в коей мере. Нельзя, по-моему, винить ни советскую, ни нашу разведки в этом уходе от социалистической системы. Тут глубокие политические причины. Мы только называли систему, которой служили, социалистической. Но во многих отношениях она далеко не дотягивала до тех идеалов социализма, в которые верили мои родители и которые мы считали своими. Если говорить о внутрипартийной системе, то мы назубок выучили все постулаты демократического централизма. Но что у нас было на протяжении всей моей сознательной жизни, не говоря уже о временах Сталина? Никакого демократизма внутри партии. Все вопросы решались сверху, никого не спрашивая. А экономическая система — чисто административная. Какой социализм? Требовались глубокие перемены на демократических началах. И мое твердое убеждение — они могли быть чисто демократическими. Но их не было. В то же время на Западе существует заученное трафаретное представление о жизни в СССР, особенно довоенной: сплошные репрессии и ужасы.

— Но вы же сами прожили у нас больше десятка лет. Ваша семья бежала от фашизма, и с 1934-го вы твердо обосновались в Москве. Вам ли не знать, что тогда творилось.

— Жизнь была очень противоречива. Мы жили, как любая молодежь. У меня было столько друзей на Арбате, где в одном из переулочков была наша квартира. Может, повезло со школой — 110-я, в Мерзляквском переулке, около Никитских ворот. Теперь там, если не ошибаюсь, музыкальное училище. Вот где царил культ — но культуры. Всеобщая атмосфера образованности. Нам преподавали не только русскую, но и мировую литературу на высочайшем уровне. На Западе этого не понимают, хотя до таких высот не поднимались. Уверены, будто мы росли в узких рамках курса ВКП (б) и сталинских директив.

— Но кроме культа культуры существовал и другой культ.

— Репрессии коснулись и многих моих одноклассников — и немецких эмигрантов, и русских. Но нельзя зачеркивать и хорошее. Скажу вам, что все намного сложнее и требует глубочайшего осмысления.

— Товарищ генерал-полковник, а нельзя ли коснуться в нашей беседе темы вашего сотрудничества с советской разведкой? Так и хочется спросить: вы не общались с Путиным, когда он служил в Дрездене? — Нет. У нас с ним тогда был разный служебный уровень. Да и в Дрездене я почти не бывал. А если и заглядывал, то, по-моему, встречался с их генералом — был там такой представитель. И к тому же я в те годы уже свертывал свою деятельность. С 1983 года готовился к уходу на пенсию, а распрощался с разведкой в 1986-м.

— Позвольте слегка отойти от действительно проблем глобальных и исключительно противоречивых. Хочу задать вам, возможно, и не самый серьезный вопрос. Просто для разрядки. Правда ли, что любимица публики, многократная чемпионка по фигурному катанию Катарина Витт была агентом «Штази»? Многие западные издания на это намекают.

— По-моему, нет. Во-первых, я знал не всю агентуру своей службы. Во-вторых, если кого-то из таких известных людей и вербовали, то занималась этим не внешняя разведка, а контрразведка. В-третьих, что она могла бы нам принести? Пожалуй, ничего.

— Генерал, вы ответили на игривый вопрос с полной серьезностью.

— И хочу продолжить дальше. Вы спрашивали об ошибках. Надо признать: контрразведка чересчур увлекалась количеством вербовок. Я иногда спрашивал их, зачем вам, например сельское хозяйство? Ну при чем тут Министерство безопасности? Если даже плохо работают трактора и страшно много аварий, то на это есть их собственное министерство, свои контролеры. А вербовали агентуру в массовом порядке, что мне казалось и кажется абсолютно ненужным.

— А почему все-таки соглашались на вербовку? Почему так много людей сотрудничали со «Штази»? Заставляли, загоняли?

— На вербовку требуются мотивы. Они, конечно, самые разные. Беда в том, что в нынешней Германии считают: был агентом «Штази», значит, шпик, предатель, выдавал коллег, товарищей. Но это же не так.

— Быть может, не всегда так?

— Я еще раз о мотивах. Главный, который принимали многие: люди были уверены, что служат своему государству и делают для его защиты нужное дело.

— Скажите, генерал, а чем вы сейчас занимаетесь? Оперативная работа осталась в социалистическом прошлом. Нападки на вас, кажется, прекратились…

— Но до этого пришлось выдержать немало испытаний. В сентябре 1991-го меня арестовали: одиннадцать дней в одиночной камере. И только благодаря друзьям, собравшим деньги, меня отпустили под залог. Потом следствие и процесс, о котором я уже немного рассказывал. Как можно было предавать суду офицеров, совершенно законно действовавших в интересах своего государства — официального члена ООН? В конце 1993-го огласили приговор — шесть лет лишения свободы, но меня отпустили под залог. Я не собирался ни скрываться, ни бежать из Германии. И только через два года приговор отменили. Федеральный конституционный суд Германии вынес решение: офицеры разведки ГДР больше не преследуются за измену и шпионаж. Вместе с женой Андреа, моей верной и любимой супругой, мы ведем спокойную и размеренную жизнь. Много пишу, вышло уже несколько моих книг — и не только о разведке. Много разъезжаю по Германии. И по восточной, и по западной. Такая у нас традиция: авторы представляют читателям свои книги. Обычно аудитория — человек сто, ну сто пятьдесят. Ко мне приходят по четыреста.