Время святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко. События и люди - Юрий Александрович Соколов
Между тем, оправившийся от ран Барда Фока проявил чудеса активности и смог сформировать новую армию. Много людей в этой армии было в том числе и из восточных провинций. Возможно, среди них были и воины, до того воевавшие на стороне Склира и теперь в нем разочаровавшиеся. Впрочем, многих привлекала щедрая оплата – евнух Василий не жалел средств на то, чтобы преломить ситуацию в свою пользу, в то время как Барда Склир оказывался во все более и более тяжелом финансовом положении и мог, в основном, рассчитывать на поддержку своих «идейных сторонников», каковых было куда меньше желаемого. Что говорить – война давно превратилась не только в несчастье, но и в источник дохода для многих слоев населения! Уклоняясь от большого сражения, Барда Фока использовал стратегию ударов сразу с нескольких сторон, сочетая наступление с искусно провоцируемыми восстаниями в тылах своего противника. Тающая армия Барды Склира буквально отжималась к востоку, катастрофически быстро утрачивая инициативу. На исходе марта 979 года, если верить Яхье Антиохийскому, Барда Склир с немногими своими сподвижниками бежал к султану Адуд-аль-Даулу (в византийских источниках он известен, как Хосрой). На что он надеялся? Возможно, на то, что его услуги полководца окажутся востребованы и здесь? На то, что мусульмане позволят создать неудавшемуся претенденту в императоры условия для реванша? При определенной фантазии и ловкости, арабские правители и в самом деле могли использовать Барду Склира в замысловатой политической интриге против Византии в надежде отыграть то, что было утрачено ими в войнах 960-970-х годов. Но султан решил все проще: возможно, он слишком был занят внутренними проблемами, чтобы отвлекаться на большую и туманную по перспективам интригу против Византии, возможно, видел в Склире прежде всего опасного и неисправимого мятежника. А потому, вызвав беглеца из Диарбекира в Багдад, султан посадил его в тюрьму.
Варда Фока с триумфом вернулся в Константинополь, и на первых порах казалось, что он займет, как спаситель империи, место на самой вершине византийской власти, сразу за императором. Но для этого нужно было поколебать позиции евнуха Василия.
Кажется, что неурядицы и в Византии, и на Руси окончились почти одновременно. На Руси – да! И это при том, что Владимиру Святославичу еще предстояло решить множество проблем во взаимоотношениях с окраинами и с формированием новой элиты, а также и совершить религиозный выбор, предопределивший и образ государства, и, что куда важнее, историческую судьбу Руси. И, тем не менее, положение Владимира Святославича было во власти прочно, и никого, кто смел бы бросить ему вызов и образовать ему оппозицию, мы не видим. В начале 980-х годов он обнаружил в себе выдающиеся качества зрелого, одновременно принципиального, упорного в достижении поставленной цели, но и гибкого, способного к импровизации политика. А вот в Византии было только затишье. Свара в Буколеоне между сторонниками Барды Фоки и паракимомена Василия была залогом новых внутренних потрясений.
В это время накалилась обстановка в Болгарии. Правитель Западно-Болгарского царства Самуил справедливо счел, что наступил удобный момент для восстановления Болгарии в прежних границах, и она сможет избавиться от византийцев-завоевателей. Пока шло в Азии восстание Барды Склира, отряды Самуила вторглись в восточную Болгарию. Сопротивление немногих византийцев осталось словно бы и не замеченым в Константинополе. Очень быстро и без особых усилий Самуил изгнал византийцев и восстановил единство и независимость Болгарского царства. Это было очень болезненное поражение империи. Вина за потерю Болгарии должна всецело ложиться на патрикия Василия. Очевидно, именно в вопросе о болгарах начались первые конфликты между императором и главой его правительства. Впрочем, в этих взаимоотношениях сказывалось и другое – император взрослел и набирался опыта. Он был весьма наблюдателен и сообразителен, а потому не мог не видеть, что паракимомен Василий более всего печется о своем благополучии и сохранением собственной власти, как источнике этого благополучия, а вовсе не политической стратегией и судьбой империи. Василий все более стал тяготиться главой своего правительства еще и в силу характера, который все труднее было скрывать. Он был полон уверенности, что именно победа над мятежными болгарами отсечет его прежнее зависимое положение от желанной истинной автократии, когда никто не посмеет навязывать ему свою волю.
Едва стало известно о бегстве Барды Склира к султану Хосрову, как император начал готовиться к походу на болгар, объявив, что сам же и возглавит войско. Шел 981-й год: после прибытия в Константинополь безмерно гордого собой Барды Фоки и проведения торжественных, многолюдных и пышных мероприятий по поводу избавления империи от мятежников, император Василий II выступил в поход во главе весьма внушительной по численности армии.
Одновременно в том же самом году выступил в свой первый поход и Владимир Святославич. Разница в характере действий двух венценосных полководцев слишком очевидна. Киевский князь был не только осторожен, но и, при несомненной решительности, деликатен, предпочитая выступать отнюдь не в качестве грубого завоевателя или мстителя, а в роли «восстановителя справедливости». В его отношении к местному населению нет и намека на презрение: он стремился минимизировать жертвы и расположить к себе людей, оказавшихся в зоне военных действий. В такой стратегии – не парализовать ужасом, а расположить к себе, найти точки соприкосновения, понять друг друга и, в конечном счете, принять друг друга в конечном взаимовыгодном компромиссе – несомненный политический расчет и личностная зрелость. В действиях же Василия II была слишком очевидна обида, претворившаяся в ненависть, юношеский максимализм. Его действия, как слишком откровенно писал Лев Диакон, «побуждаемы более горячностью, чем благоразумием». Он рассчитывал на то, чтобы сокрушить противника одним таранным ударом, парализовать его множеством жертв и превосходящей воображение жестокостью. В отличие от Владимира Святославича, византийский император даже не делал попыток понять тот народ, с которым он начал войну, даже не думал расположить его к себе. Проявляя фантастическую самонадеянность, он шел напролом, не думая ни о возможных осложнениях, ни о путях отступления. К самонадеянности можно отнести и то, что император не взял в поход опытных полководцев, чтобы они не мешали ему советами, и чтобы никто
