Игнасио Идальго де Сиснерос - Меняю курс

Об одной из его выходок говорили по всей округе. Однажды дядя Тринидад поспорил, что хромота большинства нищих Ла-Риохи не что иное, как притворство для того, чтобы получить побольше милостыню. Его собеседник заявил, что дядя - злой человек, насмехающийся над чужим несчастьем. Через несколько дней граф пригласил к себе в имение на обед хромых попрошаек со всей округи. «На десерт», когда довольные гости ничего не подозревали, он выпустил племенного [243] быка. С удивительной легкостью «калеки» бросились прочь. Тогда граф, указывая на них, сказал своему оппоненту: «Видишь, я был прав!»

Но вернемся к нашей поездке. В Торре-Монтальво мы прибыли поздно и решили там заночевать. Во время ужина в столовой с протекавшим потолком я понял, что обитатели этого дома относятся к происходящим политическим событиям довольно безразлично. Они ничего не имели против республики, нападки на церковь считали отчасти справедливыми, а намечавшаяся аграрная реформа, вызывавшая особую злобу у реакции, казалось, не тревожила их. Меня приятно удивило отсутствие у них настороженности и враждебности к республике, столь обычных в семьях этого класса.

Я уже говорил, что для меня имение Торре-Монтальво было полно привлекательности. Мне нравился образ жизни его обитателей и забавляли причуды этих людей. Возможно, в иных условиях их поведение действительно могло показаться необычным, но в атмосфере Торре-Монтальво оно выглядело вполне естественным.

Они часто совершали длительные прогулки. Нередко их путь лежал через длинный железнодорожный мост. Он был настолько узок, что проходившие по нему поезда почти касались перил. Если гуляющие находились в это время на мосту, то все: и мужчины и женщины, - как ни в чем не бывало, становились по ту сторону перил и, держась за них, ждали, пока пройдет состав. При этом ногами они упирались в бортик, а руками держались за перила, как бы вися в воздухе. Все относились к таким вещам спокойно и не видели в этом ничего необычного. Хуже бывало, когда они решали посмотреть, «какую мину состроит» какой-нибудь гость из Мадрида или Сан-Себастьяна. Страх, испытанный жертвой при виде приближающегося поезда, забывался ею не скоро.

Была у них еще одна любимая шутка. Избранной жертве предлагали прокатиться в старой двуколке, которая очень легко переворачивалась. Обитатели имения прекрасно знали свои дороги, и те места, где корни деревьев выступали на поверхность, они проезжали рысью. Двуколка, как дрессированная, переворачивалась. Члены семьи де Эрвиас привыкли к подобным фокусам, поэтому всегда вовремя выпрыгивали из коляски и с ними никогда ничего не случалось. Обычно и другие оставались невредимыми. Я помню только одного пострадавшего - дона Рамона, нашего капеллана из Канильяса, потерявшего несколько зубов. Он имел неосторожность [244] напроситься на прогулку в двуколке как раз в тот день, когда решили подшутить над нашим двоюродным братом, приехавшим из Мадрида. Шутка дорого обошлась моей матери, вынужденной за свой счет отправить капеллана в Логроньо вставлять искусственные зубы.

* * *

Из Сидамона я отправился в Виторию, собираясь провести там август. Большинство моих знакомых были со мной приветливы, и все же я заметил в них какую-то настороженность и чрезмерное религиозное рвение.

Некоторые мои друзья, раньше почти никогда не ходившие к обедне, теперь кичились тем, что исправно посещают церковь. Многие из них стали носить на шее крестики, чего прежде тоже не делали. Типичным примером того, как активизация деятельности церкви способствовала постепенному росту ее сторонников, является поведение нашей дальней родственницы и подруги моей сестры Пилар Монталбан, часто приезжавшей в Канильяс.

За два года до провозглашения республики в одно из посещений Канильяса я случайно оказался рядом с ней во время обедни в нашей часовне. Меня удивило, с какой глубокой набожностью читала она свой молитвенник. Я знал Пилар с раннего детства. До этого она никогда не отличалась особой набожностью, вернее, даже несколько легкомысленно относилась к выполнению своих обязанностей верующей. Вдруг во время святого причастия, опускаясь на колени, она выронила молитвенник. Подняв его, чтобы передать ей, я увидел, что это роман, к тому же довольно фривольный, вложенный в обложку молитвенника. Теперь же, летом 1932 года, эта Пилар выставляла напоказ свою религиозность и старалась при каждом удобном случае заводить со мной беседы о боге. Но больше всего меня удивили не попытки Пилар вести пропаганду во имя господа, а то, что делала она это довольно искренне.

Кстати говоря, в то лето нас обоих вовлекли в запутанную историю, которая могла окончиться весьма печально.

Мои родственники и друзья, убежденные в непрочности моих политических убеждений, рассчитывали сравнительно легко заполучить меня обратно, то есть вернуть в ту среду, из которой, по их мнению, я дезертировал.

Через несколько дней после приезда в Виторию я стал замечать, что против меня организовано нечто вроде заговора [245] с целью женить. Не знаю, кому пришла в голову эта мысль, но в нем оказались замешаны все мои знакомые, родственники и Друзья.

Другой жертвой заговорщики избрали очаровательную Пилар Монталбан. Я всегда испытывал к ней слабость, ибо она была очень милой девушкой и пребывание в ее обществе доставляло мне удовольствие. Но мое отношение к ней было отношением друга или родственника, и я никогда не помышлял о женитьбе на ней. Любопытно, какое рвение проявили все эти люди, стараясь поженить нас. Их не интересовали наши чувства, они не подумали о том, что запланировать любовь нельзя.

Я обратил внимание, что многие знакомые стали приглашать меня в гости чаще, чем в прошлые годы. При этом я всегда заставал там Пилар. Если мы ездили на экскурсии, ходили в театр или в кино, она оказывалась рядом со мной. Весьма респектабельные дамы как бы невзначай начинали расписывать мне достоинства девушки. Дело принимало серьезный оборот. В Витории уже говорили о нашей свадьбе, как о решенном деле. Но больше всего меня встревожил разговор с сестрой. Росарио приехала в Виторию на праздники и сразу же радостно поздравила меня с предстоящей женитьбой.

Обеспокоенный, я позвонил по телефону Пилар и сказал, что мне необходимо переговорить с ней. Мы условились, что на следующий день я заеду за ней на машине.

Надо было как-то выпутываться из этой неприятной истории. Мне не хотелось ставить Пилар в неудобное положение, и я решил все объяснить ей, откровенно высказав свое мнение по этому поводу.