Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
Похороны были многолюдными. Отец работал в отделе кадров мурманского морского порта, и его пришло проводить много сослуживцев, взявших на себя всю организацию похорон. Был изготовлен металлический памятник-пирамида, в деталях которого читалось флотское прошлое отца. После похорон мама всех пригласила на поминки, но сослуживцы сказали, что в комнате всем не поместиться и они помянут его здесь. Напротив кладбища, на сопке, прямо на валунах, разложили закуску, достали стаканы, водку и стали поминать. И это были такие душевные поминки! Отца вспоминали тепло, говорили, что он был отзывчивым человеком, с юмором. Вспоминая смешные эпизоды, смеялись. И чувства, и слова были искренние. Нам, родным и близким, стало легче. Поминки продолжились дома, где собрались родственники, соседи. Приходили какие-то и не очень близкие люди, просто желающие выпить на дармовщину. Всех сажали за стол. Ох уж эти русские поминки, когда люди порой забывают, по какому поводу они собрались! Гости сидели и сидели, пили и пили, и, казалось, конца этому не будет! Вот уже и запеть готовы! Разошлись поздно вечером.
Отцу было всего сорок восемь лет, когда он умер. Обиднее всего было то, что за три года до этого он совершенно перестал принимать спиртное. Даже кефир не пил, в котором какие-то сотые доли алкоголя. Боялся подъёма кровяного давления. Бросил курить. И началась наконец-то замечательная семейная жизнь! Отец осознал прелесть трезвой жизни. Все были счастливы! Но, как оказалось, ненадолго. Мама осталась вдовой в сорок один год. Материальное положение семьи, естественно, резко ухудшилось: у меня копеечная зарплата и Таня – школьница. Маме пришлось, как говорится, колотиться. Её зарплата инспектора отдела кадров небольшого учреждения была скромной. Мама брала дополнительную работу: что-то печатала на машинке. Экономила, на чём могла, а главным образом – на себе. Оставшуюся жизнь положила на нас – дочерей и особенно внуков, полностью растворившись в них.
Я вернулась в Москву в середине сентября. После смерти отца снимать комнату мне было не по средствам, несмотря на то что фармацевтам подняли зарплату до шестидесяти рублей. Сумасшедшие деньги! Надо было опять искать угол. Да и мои хозяева решили больше не сдавать комнату. В конце октября хозяйка Аня (спасибо ей!) нашла мне новое жильё. Это была комната, но просили за неё плату как за угол – пятнадцать рублей. Комната в двухкомнатной квартире была угловой, с двумя окнами и балконом, очень холодная, полупустая и неуютная, поэтому за неё и брали плату как за угол. Наташа, помогавшая мне переехать, увидев это жильё, сильно расстроилась. Моя новая хозяйка, пожилая пенсионерка, была рада, что удалось заполучить жиличку. У неё были две взрослые дочери. Старшая, с мужем и двумя детьми, жила отдельно. Младшая, незамужняя, имела кавалера, у которого часто ночевала. А когда бывала дома, обреталась в комнате матери. Мать до выхода на пенсию работала на заводе «Красный богатырь», на котором делали резиновую обувь и резинотехнические изделия. Там же какое-то время работала её старшая дочь, а сейчас на конвейере клеила калоши младшая. На «Красном богатыре» слесарем-ремонтником работал и её молодой человек. Кабы знала, кабы ведала, что пройдут какие-то двадцать лет, и я буду целыми днями пропадать на этом заводе, собирая материал для своей докторской диссертации, досконально бы их расспросила о заводе того времени, работе, обо всём том, что потом узнавала из архивных документов.
Квартира, в которой я теперь жила, находилась в Останкино, в пятнадцати-двадцати минутах ходьбы от метро «ВДНХ». Опять же, до работы путь неблизкий. Везло же мне на расстояния! Зима 1964/1965 была для меня тяжёлой. Тяжелее всех предыдущих московских зим. В комнате холод был ужасающий. Готовясь к зимней сессии в институте, я пальто не снимала. Спала, набросав на себя всё что можно. В шесть утра вскакивала, бежала на работу на Загородное шоссе, после работы ехала в институт, в Измайлово. Оттуда после занятий в институте часто ехала в МГУ на Ленинские горы на занятия в Интернациональном студенческом театре. Была занята там в спектакле.
В конце 1964 года случился у меня серьёзный роман. Абсолютно неожиданный и искренний. Казалось, всё шло замечательно, но вдруг отношения разладились. Сразу, вдрызг и бесповоротно! Полное ощущение того, что называется, получила мордой об дорогу. Хуже всего было то, что я почувствовала изменение отношения к себе моего близкого окружения – студийцев. Это были люди, за которых я держалась как за семью! Моя единственная опора! Прямо кожей чувствовала снисходительно-насмешливое отношение. Не могла понять, в чём дело. Завалила зачёт по физике в институте. Мне было так психологически плохо, что я впервые подумала о том, чтобы оставить Москву. Уехать куда глаза глядят. Удержало то, что если брошу институт, то нанесу тем самым удар маме, которая только что пережила смерть отца. Люда Кастомахина, кажется, единственная, видевшая моё состояние и переживавшая за меня, нашла нужное средство излечить мою хандру. У Адолевны отмечали старый Новый, 1965 год, и Люда меня подпоила, подливая мне вина и уговаривая выпить за то, за другое. Настроение у меня было просто мерзкое, и, надо признаться, я набралась. Разошлись в середине ночи. Я пошла пешком от улицы Достоевского к себе в Останкино. Это приличное расстояние. Была тихая морозная ночь. Я шла и всю дорогу сама с собой разговаривала вслух про свою жизнь. Выговорила-а-сь!.. Убедила себя, что я, в общем-то, не слабая, всё ерунда, всё преодолею! Домой пришла под утро. Смертельно уставшая, еле добралась до постели. Когда проснулась, почувствовала необыкновенную лёгкость. Тяжесть, давившая на меня последнее время, свалилась. Я выздоровела! И хотя холод в комнате был прежний и я по-прежнему моталась в течение дня в разные концы Москвы, но почувствовала, что жизнь как-то налаживается. И она действительно наладилась! Зачёт сдала великолепно! В начале марта я уволилась из аптеки в больнице имени Кащенко и пришла работать в Институт экспериментальной и клинической онкологии (ныне Национальный медицинский исследовательский центр онкологии им. Н.Н. Блохина). Коллектив в аптеке оказался замечательный. Первые два месяца мне пришлось ездить на работу из Останкино на Каширское шоссе, в то время несусветную даль. От станций метро «Добрынинская» или «Автозаводская» надо было полчаса добираться в битком набитом автобусе. Тратила на дорогу два часа, пока не было готово общежитие рядом с институтом. В мае я переехала в него, и пошла совсем другая жизнь!
Только год спустя я узнала, что стало возможной причиной разрыва отношений с моим молодым человеком и такого странного отношения ко мне студийцев, пусть даже
