Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
Семья Мазеповых, в квартире которых я поселилась, состояла из пяти человек. У них была хрущёвская трёшка: две смежные комнаты и одна изолированная, которую они сдавали. Глава семьи Володя работал водителем такси, жена Аня была страховым агентом, трое детей: Наташа восемнадцати лет, Витя двенадцати лет и Валя восьми лет. Очень славное семейство! С Наташей мы сразу подружились. Она работала на кафедре в 1-м московском медицинском институте, мечтала поступить туда учиться. Её подруга Рая, тоненькая, стройная, как берёзка, мечтала о том же. Они обе не поступили в предыдущий год, теперь собирались повторить попытку. Я решила пойти по стопам многих выпускниц фармацевтического училища № 10, которые продолжили образование на вечернем отделении фармацевтического факультета 1-го мединститута. Так что мы втроём, Наташа, Рая и я, собирались летом 1964 года сдавать экзамены в этот институт. Забегая вперёд, скажу, что в тот год из нас трёх поступила только я. Конкурс на вечернее отделение фармфакультета был несравнимо меньше конкурса на дневной лечебный факультет. Наташа поступила с третьего раза. Стала врачом-терапевтом. Рая сначала окончила медицинское училище, потом поступила в мединститут. Я её встретила двадцать лет спустя в онкологическом центре, где она работала врачом-анестезиологом. Едва узнала в полной женщине Раю-берёзку. У неё и у Наташи, которая к тому времени уже овдовела, было по двое детей. На руках у Раи были парализованные родители мужа. Сейчас Наташа занимается гомеопатией – у неё свой кабинет. Дети успешные, а внуки учатся в Англии.
Наташа – удивительный человек, неравнодушный, социально активный. Она, например, организовала сбор подписей в социальных сетях в поддержку слепого парня-сироты, которому после выхода из детского дома власти Волгограда, где он жил, не давали положенную по закону квартиру. Из общежития выставили из-за собаки-поводыря. Он скитался по знакомым. Наташа писала письма во все инстанции и совместными усилиями с общественностью добилась того, что парень получил квартиру. Это только одно из многих её благих дел!
Рая продолжала работать в онкоцентре. Хотела уйти на пенсию, но её отговорили, предложив заведование конференц-залом, за которое она стала получать больше, чем за куда более трудную и ответственную работу анестезиолога, к тому же кандидата медицинских наук. Таковы парадоксы нашего времени. С её взрослыми детьми всё в порядке.
Летом 1964 года до всего этого было ещё далеко-далеко. Мы были молоденькие, тоненькие, стройные. Жили дружно и весело. Однажды глава семьи, Володя, как я уже писала, работавший таксистом, взял пассажирку в аэропорту Шереметьево – молодую чукчанку, прилетевшую из Анадыря. Та попросила отвезти её в гостиницу. Наивная душа, она думала, что в Москве летом можно легко устроиться в гостинице! Объехали все московские гостиницы – везде забито. И никаких надежд. Чукчанка в слёзы: «Везите в Шереметьево! Возвращаюсь в Анадырь!» Володя её пожалел и привёз к себе домой, где вместе со мной стало семь человек. Чукчанку звали Аней, так же как и хозяйку квартиры. Невысокая, худенькая, застенчивая девушка двадцати восьми лет, замужняя, имеющая маленькую дочку. У Ани была путёвка в санаторий в Кисловодск, но она приехала в Москву на месяц раньше, чтобы в институте красоты свести татуировки, бывшие у неё на лице. Оказывается, маленьким чукчанкам наносили на лицо татуировку. На лбу были три продольные линии, две линии вдоль носа, от них по обеим сторонам носа на щёки спускались по три линии. Вот такая дикая, нечеловеческая красота! В институте, что находился тогда на улице Горького, Аню стали постепенно избавлять от неё.
Прошёл месяц, и Ане пора было ехать в санаторий. Она ни в какую, плачет:
– Не поеду! Здесь такие хорошие люди, а там неизвестно какие! Будут смеяться, обижать!
Мы хором её убеждали:
– Аня, люди везде одинаковые! Поезжай, в Кисловодске такая красота! Когда ещё у тебя будет возможность там побывать!
Еле-еле уговорили. Уехала в слезах. Через две недели получили восторженное письмо с фотографиями, на которых Аня снята вместе с другими отдыхающими среди цветов. Писала, что люди замечательные, природа необыкновенная и она рада, что послушалась нас. Вернулась, полная впечатлений. Посетила ещё несколько раз институт красоты, окончательно избавилась от татуировок и улетела в Анадырь. Ближе к зиме хозяева получили оттуда посылку со свежей олениной.
Итак, я поступила в институт, позвонила родителям в Мурманск. Они были счастливы – только об этом и мечтали! Договорились, что до начала занятий на неделю приеду к ним. Приехала в субботу. На вокзале меня встретила незнакомая девушка – как оказалось, сестра соседки, говорившая с сильным белорусским акцентом. Объяснила:
– Таня рано утром уехала за грибами, Геннадий Павлович заболел, и Антонина Михайловна с ним осталась.
«За грибами» она произнесла как «за гробами». Я обмерла. За какими гробами? С трудом поняла, что «за грибами». Отца я застала парализованным. Говорить уже не мог, что-то промычал, увидев меня. В то утро у него случился третий по счёту инсульт. Он умер на моих глазах в воскресенье вечером. Старший брат папы, Николай Павлович, приехал из Минска в среду. Похороны состоялись в четверг. Тело отца всё это время находилось в квартире. Прошедшие пять суток были, мало сказать, для нас тяжёлыми. Мы уже держались из последних сил. В четверг перед похоронами дверь квартиры распахнули для желающих проститься. Приходили соседи, знакомые, тихо прощались. В числе прочих пришла какая-то незнакомая женщина. И вдруг она громко заголосила, запричитала. Так, наверное, голосили по покойнику в деревнях. Это был плач-крик, рвущий душу на куски! Невозможно было удержаться от рыданий. Маме и вовсе стало плохо. Голосящую уняли. Когда гроб выносили, она опять в крик, с завыванием запричитала. На неё зашикали. Я поняла, что это была профессиональная плакальщица, какие испокон веку, начиная с древних греков, а может быть, и раньше, были у многих народов. Уяснив, что ей не удастся показать всё своё искусство, не найдя понимания, она
