Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни

Можно представить мою радость, когда я вдруг получила от Любимова, пролиставшего роман «Смерть Артемио Круса», очень теплое, даже дружеское письмо, хотя мы всего лишь пару раз встречались в «Худлите» и были едва знакомы.

Храню это письмо, которое мне дороже любого официального диплома. На белом листке бумаги крупным размашистым почерком написано следующее:

20.IX.1969

Дорогая Маргарита Ивановна!

Спасибо Вам, что порадовали своего коллегу и поклонника.

Какой Вы молодец! Ваши художественные переводы имеют под собой гранитное основание — знания филолога. Это редкое и драгоценное сочетание. На мой взгляд, перевод Вам удался на славу. Вы добились именно той акварельной тонкости, к которой стремились, тем самым проявив свою художническую многогранность.

А вот редакторам не уступайте ни пяди, если, конечно, Вы сами в каких-то случаях не признаете их правоты.

Помните, что у писателя-переводчика есть и авторское право и право «вето».

Всего Вам самого доброго в Новом году,

Ваш Н. Любимов

Самое интересное, что это послание я получила в день своего рождения, 20 декабря 69-го года, когда мне исполнилось 44 года, «сорок четыре веселых чижа», как поется в детской песенке. Именно с этой даты я позволила себе считать, что мое литературное хобби переросло в профессию переводчика, и все шло к тому, чтобы перевод стал самым предпочтительным моим занятием.

Во второй половине 60-х годов, особенно к концу десятилетия, в Советском Союзе особенно возрос интерес к латиноамериканской прозе. Справедливости ради надо сказать, что главным поставщиком бестселлеров стал заведующий отделом литератур Латинской Америки журнала «Иностранная литература», Юрий Владимирович Дашкевич, тот случайный посетитель «Иностранки» Дашкевич, которого я буквально навязала Чаковскому вместо себя при уходе из «Иностранки» уже более десяти лет тому назад.

Меня познакомил с Дашкевичем, пригласив в свой кабинет как референта по латиноамериканской литературе, редактор отдела прозы «Иностранки» лысенький мудрый Борис Исаакович Розенцвейг. Было это в 56-м году. Дашкевич принес в журнал для публикации в своем переводе рассказы «Уик-энд в Гватемале» еще неизвестного у нас Астуриаса.

Первое, что я увидела, открыв дверь в кабинет, был черный глаз, один черный глаз, сверкнувший на меня откуда-то снизу. Человек тут же встал с низкого дивана во весь свой немалый рост, и Борис Исаакович его представил: «Юрий Владимирович, бывший корреспондент «Комсомольской правды» в Латинской Америке»…

При ближайшем рассмотрении я поняла, что гость и вправду вперяет в собеседника один свой темный глаз, поскольку другой глядит немного в сторону. Время от времени мучительно заикаясь, он рассказывал о своем друге и замечательном писателе Астуриасе.

Все это было очень интересно, и мне показалось, что косоватость не портит его мужественный профиль, а заикание сглаживается мягкой речью. К тому же эти изъяны можно было отнести за счет его недавнего пребывания в местах отдаленных, где хозяин — ГУЛАГ.

После того как в 57-м году Юрий Владимирович с моей легкой руки пустил корни в «Иностранке», я вспомнила дорогу в журнал лишь в 63-м году, когда он уже стал заведующим отделом литератур Латинской Америки. Зашла я в журнал по своим каким-то делам, но оказалась там очень кстати. Дашкевич знал о моей работе над «Сеньором Президентом» Астуриаса, и с ходу предложил мне перевести роман «Его Зеленое Святейшество» этого же писателя.

Как раз в ту пору был дефицит более или менее опытных переводчиков-испанистов, а Наталью Трауберг Дашкевич не пустил бы на порог журнала, кажется, под угрозой вторичной ссылки. Дело в том, что по возвращении из лагерей он перевел хорошую аргентинскую пьесу «Деревья умирают стоя» Касоны и отдал в театр, где пьесу показали именитому режиссеру Леониду Траубергу, а тот отдал ее на новый перевод своей дочери. Не исключено, что первый перевод был работой дилетанта, но обставлена вся эта операция была не вполне этично. Дашкевич этот удар из-за угла и по самолюбию забыть не смог и впредь никогда не приглашал к сотрудничеству ни Н. Трауберг, ни ее друзей. Поползли слухи о его антисемитизме. Возможно, в Академии Генштаба, которую он окончил перед командировкой в Латинскую Америку по линии ГРУ (Главного разведывательного управления), не пропагандировалась любовь к евреям, но у него в журнале публиковали свои переводы, например, Инна Юрьевна Тынянова, поэт Павел Глушко и Людмила Петровна Синянская и другие.

Так или иначе, но книги, которые Дашкевич сам получал из Латинской Америки, он стал предлагать на перевод мне, может быть, и потому, что испытывал ко мне чувство благодарности за давнишнее его протежирование.

Начиная с 63-го года, а затем весь 64-й я работала для журнала над переводом вышеупомянутых романов Астуриаса и Фуэнтеса. Дашкевич считался моим редактором, и разговоры шли о тексте, но быт в Латинской Америке и ее люди постепенно становились главным и приятным предметом наших бесед. У него с Аргентиной и Мексикой были связаны лучшие годы жизни, у меня с Аргентиной — лучшие месяцы, несмотря ни на что. Он тепло вспоминал свою мексиканскую пассию, поэтессу Маргариту Пас-Паредес и произносил тост в мою честь, будто слышал в моем имени бодрящий отзвук былого, а я сидела и думала, что другая аналогия имен (Юрий по-испански — Хорхе) вовсе не делает прошлое настоящим. Скорее наоборот.

Юрию Владимировичу было что порассказать, и он становился со мной довольно откровенен и разговорчив. В качестве корреспондента «Комсомольской правды» он исколесил много стран Латинской Америки, познакомился по долгу службы со многими интересными особами, вошел в дружбу с писателями и поэтами, с которыми теперь восстанавливал через журнал былые связи и получал от них книги.

С особым удовольствием Дашкевич рассказывал, как сам аргентинский президент Хуан Доминго Перон принимал его в «Розовом доме» — правда, без своей жены Эвиты, — и как они запросто обсуждали всякие исторические события. Дашкевич вспоминал освободительные походы Сан-Мартина, а генерал Перон восхищался Брусиловским прорывом русских в Первой мировой войне, и оба поднимали бокалы за здравие своих стран.

Наши интересные разговоры, начинаясь в редакторской комнате, продолжались по дороге до остановки трамвая, потом до дверей моего дома. А со временем, запасясь антрекотами и бутылкой хорошего красного вина, мы по-свойски вваливались вечером ко мне домой, где мама жарила эти антрекоты, открывала банку с маринованными грибами и включалась в беседу. Иногда из журнала мы отправлялись ужинать «поджаркой» в Домжур или, реже, шашлыками в ЦДЛ. А летом отправлялись в Малино на дачу к маме, куда мой спутник тащил сумки с продуктами.