Наум Синдаловский - Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор

В Петербурге Гоголь потерпел первые серьезные творческие неудачи. Впав в отчаянье, он уничтожил неудавшуюся поэму «Ганц Кюхельгартен», над которой «жестоко посмеялись журналисты». Поэма была опубликована под псевдонимом В. Алов. И Гоголь до конца жизни так никому и не смог признаться в том, что псевдоним В. Алов и сама поэма принадлежат ему. Если верить петербургским анекдотам той поры, сжег и другие рукописи. Место сожжения известно. Это гостиница «Неаполь», что стояла на углу Екатерининского канала и Вознесенского проспекта. Гоголь снял здесь дешевый номер в самом конце длинного коридора, вместе со слугой перенес в него скупленный тираж несчастной поэмы и предал его огню.

Это был первый признак неизлечимой душевной болезни. Именно тогда в воспаленном мозгу молодого писателя впервые поселился страшный «вирус самосожжения», как выразился один исследователь творчества писателя. Затем рецидив болезни проявится летом 1845 года, когда Гоголь, находясь за границей, сожжет рукопись нескольких глав второго тома «Мертвых душ», чтобы, как он утверждал, «начать все заново». Тогда его самочувствие резко ухудшилось. А затем этот «вирус» жестоко проявит себя в Москве, когда уже зрелый и широко признанный, но душевнобольной писатель будет вновь бросать в пылающее огнем каминное жерло бесценные листы рукописи второго тома «Мертвых душ», а затем обречет на умирание и самого себя.

Но об этом позже. А пока вернемся в Петербург конца 1830-х годов. К счастью для отечественной культуры, отчаяние от неудачи с юношеской поэмой не сломило Гоголя. Он продолжает настойчивые попытки войти в литературную среду Петербурга, и для этого делает все возможное, чтобы познакомиться с виднейшими представителями русской литературы – Пушкиным и Жуковским. Получилось не сразу. Первая попытка сблизиться с Пушкиным оказалась неудачной. Более того, она его разочаровала. Как утверждает предание, Гоголь приехал к нему в гостиницу Демута, где Пушкин в то время проживал, рано утром, Пушкин еще спал. «Верно, всю ночь работал?» – с участием спросил он слугу. И услышал в ответ: «Как же, работал, в картишки играл».

Это повергло восторженного провинциала в шок. По идеальному, романтическому образу поэта, созданному в сердце Гоголя еще до приезда в Петербург, был нанесен сокрушительный удар, как, впрочем, и по образу всей Северной столицы, на которую юный Гоголь возлагал огромные надежды. Успокоился Гоголь не скоро.

Встреча с Пушкиным все же состоялась. Это произошло в мае 1831 года. Гоголь был представлен Пушкину на вечере у Плетнева. Затем встречи стали частыми. Но происходили они уже в Царском Селе, где Пушкин жил летом того же 1831 года. Гоголь в то время проживал почти рядом с ним, в Павловске. Он служил домашним учителем в аристократической семье Васильчиковых. Правда, пришлось пойти на маленькую хитрость. Чтобы их встречи были более или менее регулярными, Гоголь поведал Пушкину нелепую историю о том, что у него нет постоянного почтового адреса и он просит своего старшего литературного брата, чтобы почта, направленная на его адрес, доставлялась Пушкину в Царское Село. Тот удивился этой необычной просьбе, но все-таки согласился. Гоголь не скрывал радости: цель была достигнута. Он тут же написал матери, чтобы она адресовала письма к нему «на имя Пушкина в Царское Село». Они действительно в то лето часто встречались.

Не все просто складывалось и при попытке сблизиться с Жуковским. Как известно, Гоголь был крайне обидчив и самолюбив. Он не терпел никакой критики в свой адрес. Вот как об этом рассказывается в сохранившемся с тех пор анекдоте. Однажды Гоголь пришел к Жуковскому, чтобы узнать его мнение о своей новой пьесе. После сытного обеда, – а Жуковский любил хорошо покушать, причем любимыми блюдами поэта были галушки и кулебяка, – Гоголь стал читать. Жуковский, любивший вздремнуть после обеда, уснул. «Я просил вашей критики… Ваш сон – лучшая критика», – сказал обиженный Гоголь и сжег рукопись.

Живя в Павловске, Гоголь сблизился с архитектором Александром Брюлловым, жившим там же, на собственной даче. Дача имела вид небогатой итальянской загородной усадьбы с башней и выглядела несколько непривычной для русского глаза. В то время владельцем Павловска был великий князь Михаил Павлович. Если верить фольклору, утверждая проект дачи Брюллова, Михаил Павлович будто бы сказал: «Архитектор. Мог бы и получше».

Брюллов любил проводить время на даче с многочисленными друзьями. Он был большим выдумщиком и затейником. Мог среди ночи поднять гостей и повести их на башню разглядывать звезды. Придумывал самые невероятные развлечения. Гоголь был свидетелем и участником многочисленных выдумок Брюллова. По одному из литературных преданий, образ мечтателя и фантазера Манилова из «Мертвых душ» был навеян образом архитектора Александра Брюллова.

Был принят Гоголь и в петербургских литературных салонах. В образованных кругах не могли не почувствовать колдовскую мощь его могучего таланта. Современники в своих письмах, воспоминаниях, дневниках, мемуарах не устают повторять его фамилию в ряду самых знаменитых посетителей открытых домов. О том же свидетельствует и петербургский городской фольклор.

Хозяйкой одного из самых известных литературных салонов в середине XIX века была Елизавета Михайловна Хитрово, урожденная Голенищева-Кутузова – любимая дочь великого фельдмаршала. Она была замужем за графом Ф.И. Тизенгаузеном. Через шесть лет после его гибели вторично вышла замуж за генерал-майора Николая Федоровича Хитрово, под чьей фамилией и вошла в историю. В 1819 году Елизавета Михайловна вновь овдовела. С этих пор она начала вести открытый образ жизни.

За сохраненную ею привычку вплоть до преклонного возраста показывать свои обнаженные плечи, в Петербурге ее называли «Лиза голенька» или просто «Голенька». Владимир Соллогуб на страницах своих петербургских воспоминаний рассказывает, что в аристократических салонах за глаза любили повторять эпиграмму, сочиненную на Елизавету Михайловну:

Лиза в городе жилаС дочкой Долинькой,Лиза в городе слылаЛизой голенькой.Ныне Лиза еп golaУ австрийского посла.Но по-прежнему мила,Но по-прежнему гола.

Для полного понимания эпиграммы добавим, что en gola в переводе означает «парадно одетая». В пушкинском Петербурге это был едва ли не самый модный каламбур, но самые изощренные острословы шли еще дальше. Они объединили это милое прозвище Елизаветы Михайловны с уменьшительным именем ее дочери Дарьи Федоровны Фикельмон, одной из самых известных приятельниц Пушкина. Получалось очень изящно и почти на грани дозволенного: Доленька и Голенька. Такими находками аристократический салонный фольклор не без оснований гордился.