Наум Синдаловский - Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор

Пока еще предполагаемые нами гипотетические варианты будущих возможных новых имен не являются ни собственными фамилиями, ни вымышленными псевдонимами. В этих пока еще неуклюжих словосочетаниях нет никаких обязательных признаков фразеологизма, идиомы. В них отсутствует античная лапидарность и лингвистическое совершенство. Но фольклор изобретателен и непредсказуем. Его творческий ресурс неисчерпаем. Тем более что уже сегодня можно понять, какой мощный потенциал для гуманитарного образования и всеобщего просвещения он содержит. Благодаря такому фольклору наши потомки никогда не смогут перепутать писателей с политическими деятелями или полководцами, как это, к неописуемому ужасу школьных преподавателей, происходит сейчас при социологических опросах подростков и молодежи.

Фантастический мир гоголевского фольклора, или От носа Гоголя к гоголевскому «Носу»

1

В 1915 году Александр Иванович Куприн опубликовал короткий, всего лишь на пять страничек, рассказ «Папаша». Рассказ мало кому известен, он не отличается какими-либо особенными литературными достоинствами и остался бы вообще незамеченным, если бы не одно обстоятельство. Сюжет повествования, аттестованного самим писателем в подзаголовке как «небылица», прямыми, если не сказать навязчивыми литературными, ассоциациями связан с Гоголем. Читая «Папашу», невольно возвращаешься к печальной истории несчастного героя знаменитой гоголевской повести «Шинель» бедного титулярного советника Акакия Акакиевича Башмачкина. И там, и там действие разворачивается в высоком государственном учреждении. И там, и там сталкиваются интересы «больших людей» и «маленьких человечков». И там, и там все заканчивается драматически. И там, и там конфликт интересов остается неразрешимым. Да и сам рассказ Куприна заканчивается недвусмысленной фразой: «Все это случилось в давно прошедшие, чуть ли не в гоголевские (курсив мой. – Н. С.) времена». К гоголевской «Шинели» мы еще вернемся. А пока о Куприне и его рассказе.

Ко времени его написания со смерти Гоголя прошло всего лишь чуть больше пятидесяти лет. Среди знакомых Куприна еще могли жить люди, которые лично сталкивались с Гоголем в Москве, Петербурге или Италии. В писательской среде того времени Гоголь вполне справедливо мог считаться старшим современником. И вдруг такой былинный, эпический пассаж: «Гоголевские времена». Да еще «давно прошедшие». Будто до нашей эры.

В истории отечественной фразеологии известны примеры определения давности прошедшего времени образными и выразительными устойчивыми словосочетаниями подобного типа. Но при этом всегда предполагалась не просто давность, а некая немыслимая археологическая древность имеемых в виду событий, олицетворяли которые отнюдь не какие-то там писатели, а государственные мужи, сказочные цари, великие императоры. «При царе Горохе» – это в фантастические, едва ли когда-нибудь существовавшие, допотопные времена; «до Петра» – это когда на месте Петербурга не было вообще ничего, кроме дремучих непроходимых лесов и непролазных гнилых болот, и в самом деле до нашей, то есть до петербургской, эры. Но представить себе, чтобы в этот почетный синонимический ряд попал едва ли не современник, да еще и писатель, было почти невозможно. Все это позволяет говорить об особом значении Гоголя в истории низовой культуры вообще и о нем самом как о субъекте и объекте петербургского городского фольклора одновременно и в частности.

Не забудем при этом, что Гоголь обладал, что называется, мощным фольклорным сознанием, приобретенным еще в детстве, на родине, в родовом имении родителей Васильевке, недалеко от которой находились такие прославленные им впоследствии населенные места, как Диканька, Миргород, Сорочинцы. Он буквально ворвался в русскую литературу на крыльях славянской этнографии и мифологии. Прежде чем стать автором знаменитых «Петербургских повестей», он прославился «Вечерами на хуторе близ Диканьки», насквозь пронизанными украинским дохристианским фольклором, вывезенным Гоголем оттуда. Но вот что любопытно. Уже в этих своих первых литературных опытах Гоголь вольно или невольно обозначил свою связь и с петербургской мифологией. В одной из повестей цикла, в «Ночи перед Рождеством», рассказывая о фантастическом появлении кузнеца Вакулы в Петербурге, он вписал в повествование анекдот о Потемкине.

Зимний дворец. Входит Потемкин. «Это царь?» – оглядываясь по сторонам, спрашивает пораженный провинциал. «Куда там царь! Это сам Потемкин», – отвечают ему знатоки.

Мы сознательно приводим анекдот в его народном варианте, отказавшись от прямого цитирования Гоголя. Можно себе представить, что именно в таком виде его мог услышать писатель на улице Петербурга, на базаре или в овощной лавке. Для полного погружения в петербургский городской фольклор ему оставалось немного. Надо было только поглубже окунуться в повседневную жизнь столицы и, не только смотреть, но и видеть, не только слушать, но и слышать.

2

Русский писатель украинского происхождения с польскими корнями Николай Васильевич Гоголь родился в 1809 году в местечке Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии. Точной даты рождения будущего писателя никто не знает. Одни источники называют 20 марта, другие – 19. Официально принята дата – 20 марта. Однако и это еще не все. В путаницу с датой рождения внесли свой вклад еще и цивилизационные условности. Издержки, связанные с переходом от одного календарного стиля к другому, привели к тому, что самый мистический русский писатель, согласно грегорианскому календарю, введенному в советской России в феврале 1918 года, родился уже не в марте, а в апреле, да еще в самый мистический день года – 1 числа. Заметим в скобках, что Гоголю еще повезло. Хорошо, что он не появился на этот свет, например, в конце декабря. Тогда, благодаря такой календарной неразберихе, он был бы лишен не только своих собственных и законных дня и месяца рождения, но еще и собственного года.

Впрочем, мистическая судьба не ограничилась путаницей с датой рождения будущего писателя. Она вмешалась и в его наследственную фамилию. Подлинная родовая фамилия Гоголя – Гоголь-Яновский. Этимология и той и другой половины этой грамматической конструкции хорошо известна. Первая происходит от имени водоплавающей птицы из семейства утиных, селезня, которого в народе за гордый, независимый, щегольской вид частенько называют франтом. Отсюда, вероятно, происходят народные выражения «ходить франтом» или «ходить гоголем».