Всеволод Ежов - Конрад Аденауэр - немец четырех эпох

Аденауэр без обиняков заявил Смирнову, что советские предложения неприемлемы.

— Не понимаю, — с горечью сказал канцлер, — почему именно сейчас, когда наметились некоторые успехи в разрядке международной напряженности, Хрущев сделал столь неразумный ход. Западные державы не уйдут из Берлина и будут защищать свои права. Возникнет обстановка крайнего напряжения. Можно лишь сожалеть, что советское руководство проявляет так мало здравого смысла. Передайте мою просьбу Хрущеву отказаться от своих намерений.

Что мог ответить посол? Он по обязанности защищал действия своего правительства. Говорил, что они будут способствовать разрядке. Серьезных аргументов не было. Смирнов понимал, что обстановка накаляется, советские предложения нереализуемы, отношения с ФРГ тормозятся. Однако выразить Москве такие оценки он не считал возможным. Опыт подсказывал, что это ничего не даст, а его самого просто отправят в отставку.

Тем временем в Москве министр иностранных дел СССР А. А. Громыко намекнул Кроллю, что советские инициативы по Берлину могли бы стать предметом прямого советско-западногерманского диалога и что Кролль мог бы непосредственно поговорить об этом с Хрущевым.

Учитывая серьезность зондажа, предпринятого Громыко, Кролль немедленно вылетел в Бонн. Брентано высказался против прямых переговоров с Москвой. Аденауэр принял посла и внимательно выслушал его аргументы в пользу двусторонних контактов по Берлину. Но он уже сформировал точку зрения и сказал Кроллю, что вступать в переговоры с Хрущевым не следует — они практически ничего не дадут и лишь вызовут недоверие и неудовольствие американцев, да и других западных союзников. Возрождать дух Рапалло[3] не время. С тем Кролль и вернулся в Москву.

Размышления приводили Аденауэра к выводу, что Хрущев, кроме всех прочих качеств, обладает даром актера и режиссера, мастера по части разыгрывания спектаклей. Канцлер ходил по кабинету и излагал свои доводы Глобке, сидевшему на обычном месте перед письменным столом.

— Берлинскую акцию советский руководитель затеял для поднятия собственного авторитета перед партийным съездом. В Москве привыкли выдвигать инициативы, которые явно обречены на провал, но которые создают видимость активной внешнеполитической деятельности. У Хрущева власть, как у Сталина. Но у него нет нимба Сталина. Он еще должен доказать, что пиджак, который он на себя натянул, не слишком широк ему. Без нимба миротворца Хрущеву долго у власти не удержаться. Он стоит перед выбором: согласиться на разоружение и направить деньги на повышение жизненного уровня населения или продолжать гонку вооружений и столкнуться с недовольством населения. Гонка вооружений задушит экономику России. Мирный переход в интересах Хрущева, ибо он замахнулся на достижение серьезных успехов во внутренней политике.

— Тогда почему же он обостряет обстановку? — задумчиво проговорил Глобке.

— Дело в том, что диктатура меняет психологию государственных деятелей. Они начинают верить только силе. Хрущев не пойдет на военное столкновение, если ощутит мощь и сплоченность Запада. Он по-прежнему пытается вырвать Федеративную Республику из западных союзов, нейтрализовать Германию, установить господство над ней, и это будет первым шагом к подчинению всей Европы.

Глобке делал пометки в рабочей тетради.

У Аденауэра вновь возникли опасения, что западные державы под натиском Хрущева пойдут на компромисс за счет интересов Федеративной Республики. Даллесу, прибывшему в Бонн, он доказывает, что необходимо дать отпор наступлению Москвы. Нельзя завоевать мир ценой компромисса в германском вопросе, ценой уступок русским. Успеха необходимо добиваться в сфере разоружения, разрядки, а потом уже решать германскую проблему.

Даллес понял обеспокоенность Аденауэра и заверил его, что Соединенные Штаты не дадут Хрущеву разрушить западную солидарность и продвинуть коммунистическое влияние в Западную Европу. Разговоры о нейтрализации Германии он считает несерьезными и не поддержит их. Выразил готовность совместно действовать против советского наступления.

Жизнь Даллеса шла к концу. Рак съедал его внутренности. Он не хотел идти на ужин, устраиваемый в его честь в Бонне, ибо не мог ничего есть. Согласился лишь, когда Аденауэр пообещал, что повар изготовит специально для него диетический овсяный суп. Блюдо гостю понравилось.

После возвращения в Соединенные Штаты Даллес был прооперирован. Положение оказалось безнадежным. Пришлось уйти в отставку. Новый государственный секретарь Гертер передал Аденауэру просьбу Даллеса прислать рецепт овсяного супа, столь понравившегося ему в Бонне. Гертер было подумал, что речь идет о каком-то шифрованном послании. Вскоре, однако, он узнал, что Даллес действительно получил из Бонна посылку с овсянкой. Ею он и питался до последнего дня жизни.

В мае 1959 года Аденауэр вылетел на похороны Даллеса. Он прилетел в Соединенные Штаты не как официальное лицо, а как друг покойного, чтобы в последний раз отдать ему дань уважения. Канцлер потерял единомышленника. При Даллесе он верил, что Соединенные Штаты будут твердо противостоять натиску Советского Союза, что Западная Европа получит от Америки поддержку в критический момент. Теперь не покидала тревога за судьбу НАТО и европейской солидарности.

Хрущев развивал наступление. Настаивал на статусе вольного города для Западного Берлина и заключении мирного договора с Германией на выдвинутых Москвой условиях. В Федеративной Республике стали раздаваться голоса, требовавшие от правительства объявить о присоединении западных секторов Берлина к Федеративной Республике. Аденауэр решительно высказался против подобного варианта: он поставил бы под вопрос американские обязательства по Берлину и сделал бы город беззащитным, не говоря уже о том, что обстановка в Европе накалилась бы до предела. Канцлер видел дальше радикальных политиков.

Визит Эйзенхауэра в Бонн в конце августа 1959 года Аденауэр использовал для демонстрации взаимопонимания. В коммюнике записали, что НАТО является основой для совместной внешней политики, что обе стороны стремятся к воссоединению Германии мирным путем, что Соединенные Штаты будут защищать свободу Западного Берлина.

Последнее было особенно важным для Аденауэра. Он улавливал колебания американского президента в берлинском вопросе. Опасения оправдались.

На встрече глав четырех государств (США, Англия, Франция, ФРГ) в Париже перед рождественскими днями 1959 года Эйзенхауэр высказался в том духе, что, мол, права западных держав в Берлине не настолько важны, чтобы из-за них вступать в вооруженный конфликт с Советским Союзом. Аденауэр стал возражать: если Запад уступит русским и откажется от теперешней правовой базы Берлина, мы потеряем город вместе с авторитетом; население перестанет верить западным державам и побежит из города. Макмиллан и де Голль поддержали Аденауэра. Американский президент не настаивал.