Иоахим Видер - Я выжил в Сталинграде. Катастрофа на Волге

Зейдлиц не мог тогда знать, что за две тысячи километров от Сталинграда, в ставке верховного главнокомандования вермахта, начальник генерального штаба сухопутных сил генерал Цейцлер воспользовался теми же самыми аргументами, что и он, чтобы заставить упрямого и думающего лишь о своем престиже диктатора отменить приказ, лишивший 6-ю армию спасительной свободы маневра. Под конец Цейцлер был вынужден со всей прямотой заявить: «Было бы преступлением оставлять 6-ю армию там, где она находится. Мы не можем ни освободить армию, ни обеспечить ее снабжение. Она была бы попросту принесена в жертву, и притом без всякой пользы». Эти слова в точности соответствовали убеждениям генерала фон Зейдлица, чье внутреннее возмущение беспрецедентным в военной истории приказом Гитлера, выглядевшим как насмешка над здравым солдатским смыслом, нашло свое отражение в его памятной записке.

Впервые памятная записка была опубликована в изданном Гансом-Адольфом Якобсеном сборнике документов Второй мировой войны, – правда, без весьма существенного приложения к нему, озаглавленного «Материальное обеспечение LI армейского корпуса», на чем основывались многие важные положения записки. Жаль, что Якобсен не воспроизвел также резолюцию, которую начертал на записке Зейдлица начальник штаба 6-й армии генерал Шмидт. Между тем эта резолюция заслуживает огласки, ибо в ней отразилась точка зрения человека, являвшегося ближайшим советником Паулюса. Резолюция гласила: «Мы не должны ломать себе голову за фюрера, а генерал фон Зейдлиц – за командующего армией». Проявившееся в этих нескольких словах полное пренебрежение к столь важному для судьбы армии и продиктованному глубоким чувством ответственности документу свидетельствует не только об отсутствии у начальника штаба армии необходимой самостоятельности, но и прямо-таки о его преклонении перед Гитлером, чьи решения он даже не считал возможным критиковать. Однако сам Паулюс не сделал на памятной записке никакой пометки. Может быть, он не хотел впутываться в скользкое дело? Тем не менее через курьера Паулюс переслал этот документ на самолете в штаб группы армий, напомнив в сопроводительном письме о своих прежних соображениях в связи с создавшейся обстановкой и еще раз поставив вопрос о разрешении прорыва в сторону Дона [170] . Вложил ли он, однако, в эту просьбу всю категоричность и душевную страсть, на которые был способен? Судя по характеру его аргументации и по тем поверхностным замечаниям, которые сделаны на полях рукой начальника его штаба, это трудно предположить. Во всяком случае, памятная записка не возымела никаких последствий. Для нас и наших потомков она останется потрясающим документом, позволяющим увидеть абсолютные границы солдатской этики и осознать всю трагичность того, что происходило в те дни.

В полуофициозном историческом труде «Решающие битвы Второй мировой войны», содержащем специальный раздел, посвященный Сталинградской битве, памятная записка генерала фон Зейдлица вообще обходится стороной. Автор этого труда Вальтер Гёрлиц счел излишним даже упомянуть о ней. Если бы он серьезно отнесся к тому, о чем свидетельствует этот документ, позволяющий непосредственно перенестись в обстановку тех роковых для 6-й армии дней ноября 1942 года, и более критически взвесил бы все «за» и «против» имевшихся тогда аргументов, то Гёрлиц мог бы избежать ряда ошибок в оценке тогдашней ситуации и воздержаться от некоторых необоснованных выводов. Гёрлиц, не раздумывая, изображает необходимость незамедлительного самовольного прорыва 6-й армии в первые же дни окружения как выход, который стал казаться легким и удобным лишь после случившейся катастрофы, как «запоздалый рецепт» и политическую спекуляцию. Он не стесняется при этом даже говорить о некой «легенде». «Оставим эту легенду, – пишет он. – Давайте лучше заново и со всей трезвостью зададимся вопросом: что могли знать в те ноябрьские дни генералы Паулюс и Шмидт и в какой обстановке формировались их решения?» [171]

Выше показано, какие оперативные соображения и какое укоренившееся чувство долга по отношению к приказу определяли их поведение. Но, как нам кажется, самый четкий и убедительный ответ на поставленный Гёрлицем вопрос можно найти как раз в памятной записке генерала фон Зейдлица, которая содержит в себе квинтэссенцию горького опыта и тревожных наблюдений участника событий, а также свидетельствует о подлинно солдатской этике.

Путь к гибели

После того как командование армии, отказавшись от своего первоначального мнения о безусловной необходимости прорыва из окружения, решило пассивно дожидаться обещанного свыше освобождения, генерал фон Зейдлиц находился во власти мучительных размышлений. Он не понимал, почему командующий армией Паулюс, который и сам был разочарован и подавлен полученными от Гитлера указаниями, тут же перестал добиваться свободы действий. Паулюс не предпринял последней решительной попытки склонить командование группы армий с помощью убедительных аргументов в пользу тех безотлагательных действий, которые диктовались обстановкой. Зейдлиц был убежден, что ни оперативные цели верховного командования, ни положение соседних армий, фронт которых начинал повсюду трещать, не могут оправдывать выключения из активных действий ударной силы в 250 тысяч солдат. Поскольку с каждым днем пассивного выжидания боеспособность армии неминуемо должна была падать, а советские войска получали все новые возможности для проявления боевой инициативы, он считал, что скованность армии ставит под все большую угрозу и другие участки южного крыла Восточного фронта.

Содержащуюся в записках Паулюса попытку оправдаться тем, что «всякий самовольный выход из общего строя», иными словами, любые преднамеренные действия вопреки полученным приказам были бы равносильны тому, чтобы взять на себя ответственность за судьбу соседних соединений, а затем – в случае преждевременной капитуляции – и всего Восточного фронта, а быть может, и за вызванный этим проигрыш всей войны, Зейдлиц квалифицирует как «гиперболу». По этому поводу он высказывается следующим образом: «Я придерживаюсь абсолютно противоположного мнения. Как раз прорыв 6-й армии из окружения в начальный период мог бы значительно укрепить положение ее соседей, в частности уцелевших частей 4-й танковой армии, а также находящихся к северу и северо-западу от нее и затем отброшенных к реке Чир румынских частей. Я бы тысячу раз предпочел иметь в своем распоряжении боеспособную и маневренную армию из 22 дивизий, даже если бы она при прорыве из окружения понесла крупные потери, чем превращать ее, так сказать, в неиграющую карту, оставляя парализованной и беспомощной во вражеском окружении. Не случайно генерал Чуйков, первый русский генерал, перед которым мы предстали в плену, спросил у нас: «Почему вы не пошли на прорыв после того, как замкнулось кольцо окружения? Эта возможность доставляла нам беспокойство» [172] .