Домой с черного хода - Вера Константиновна Ефанова
— Ученые со всего мира начали уже съезжаться, — конфиденциально сообщил он нам. — Я вчера в Президиум ездил — двух американцев видел.
Картина, которую мы увидели, приехав на следующее утро в институт, право, была достойна кисти художника. Свежий ветер, залетев в окно, поднял в зале бумажную вьюгу. Столики, нарушив строгое построение, толклись где попало. Машинки с них исчезли, но повсюду валялись использованные копирки, сломанные пластмассовые линейки, клочки бумаги и истертые резинки, а за одним из них, положив голову на устало брошенные руки, спал наш дядька Борис Петрович. Под стулом валялись его ботинки, и одна нога в дырявом носке была откинута в сторону. Только наши две машинки в сверкающих футлярах надменно поглядывали со сцены на окружающий разгром.
Мы на цыпочках вышли и отправились искать Рустама Гасановича. Узнав в бухгалтерии, сколько мы заработали (баснословную сумму, как нам показалось), распрощавшись со всеми знакомыми и, пообещав в случае следующего аврала прийти на выручку, мы отправились домой. Ярко светило солнце, в садиках Балтийского поселка цвела сирень, качались на качелях дети, несколько старичков, играя в домино, со стуком и непонятными восклицаниями выкладывали на стол кости. Сделав покупки в большом гастрономе, мы обнаружили в углу прилавок, где продавались всякие напитки, и направились к нему. Купили по бокалу шампанского и, сказав: «Vivat, Академия!» осушили их.
А письма и телеграммы, на удивление почтальонши Зины, так и сыпались.
— Что это, будто и писать больше некому, — поражалась она, протягивая мне очередную пачку писем и телеграмму.
Телеграмма была от Марины, отправленная из Казахстана. Их теплушечный поход из Харбина в совхоз, находившийся неподалеку от станции Картали, был благополучно завершен.
Письма были от двух маминых братьев Юры и Сережи. Обоим я не так давно написала, узнав Юрин адрес от иркутских родственников, а Сережин (лагерный) от общих знакомых — харбинцев. Юра, отсидевший два срока, сейчас занимал довольно крупный пост в управлении угольной промышленности в Воркуте. Сережа, движимый патриотическими чувствами, вернулся в Советский Союз в 1947 году, угодил в лагерь и, приговоренный к двадцати пяти годам за измену родине, теперь отбывал срок в поселке Абезь в ста километрах от Воркуты. Они ничего не знали друг о друге. Как странно! Почему они не успели связаться, пока Сережа еще не был арестован? Или… им не советовали восстанавливать родственных связей? Завтра же надо написать обо всем Юре, а Сереже послать досылку. Почему-то он просит только чай? Надо подумать, что можно послать еще. Завтра же!
И еще письмо от Лидии Николаевны. Младший сын ее болел скарлатиной, осложнение на сердце. Жить очень трудно. Она уже хотела написать мне, попросить помочь перебраться в Москву, но, слава Богу, нашла дальних родственников, приехавших из Бельгии и очутившихся в Ташкенте. Те зовут ее к себе, и она надеется месяца через полтора уехать. Очень беспокоится за сына — лечения никакого. Бедная Лидия Николаевна! И тут же скверная, малодушная мыслишка — слава Богу, что у нее нашлись родственники.
Я была бы очень рада, если бы она жила поближе к нам, но и так уже несколько тяньцзянцев просят меня помочь перебраться сюда, в Подмосковье. Смогу ли я помочь им?
А Зина уже сидела за столом, где мама поставила ей традиционную чашку горячего чая.
— Про Тольку Елизарова слыхали? — говорила она. — Вы еще сказывали, дровишки у него покупали? Не слыхали? Повесился вчера. Он на работе был, а Светка заявилась с полюбовником своим новым и всю избу обобрала, да еще написала на печке разное — дурак, мол. И еще кой чего такого, что и не вымолвишь при маме-то вашей. Ну, он вернулся с работы, привязал веревку к крюку, табуретку из под ног вышиб и все… Господи, прими его душу!
И она как-то странно перекрестилась, далеко в сторону откидывая руку.
Лобня подсохла, зазеленела и вдруг оказалось, что к ней со всех сторон подступает великолепный где хвойный, где смешанный лес, и что она чудесно пахнет черемухой, сиренью и ромашкой, курчавым зеленым ковром прикрывавшей полянки и железнодорожную насыпь. Приезжала Татьяна Прокопьевна сажать картошку и выделила нам две грядки, где мы посеяли зеленый лук, укроп и редиску и стали каждое утро первым долгом бегать туда подсчитывать новые всходы. Расширялся круг лобненских знакомых: варенцом нас снабжала тетя Аня — бодрая хорошенькая старушка, служившая когда-то горничной в Долгопрудненском имении; молоко мы брали у Лены, державшей вместо собаки злобного петуха — в отсутствие хозяев он вскакивал на загривок не вовремя забредшему посетителю и начинал яростно долбить ему голову; спокойная статная Наташа приносила молодую картошку и творог. Пошли грибы, пока что шампиньоны, которые презирали местные жители, а мы, поджарив с луком, а, когда повезет, то и со сметаной, поедали с большим удовольствием. Эмигрантская «колония» в Лобне разрасталась. Приехал Юра Т., наш старый приятель. В прошлом году, прознав, что в потоке репатриантов находится инженер, получивший когда-то образование в Берлине, энергичный и тщеславный директор какого-то Красноярского совхоза ночью подстерег со своими подручными двигавшийся в их сторону эшелон и буквально выхватил Юру со всеми его пожитками из теплушки, несмотря на его выкрики, что сельскохозяйственных машин он и в глаза не видел и вообще специалист по котлам. В совхозе ему, конечно, никакой работы не нашлось, он пытался навести какой-то порядок в управлении и отчетности, смертельно всем надоел, и директор со вздохом облегчения отпустил его на все четыре стороны. В Москве, однако, за него с таким же энтузиазмом схватились в ИНИ — переводчик с английского и немецкого языков с хорошим техническим образованием и конторским опытом действительно был для них находкой. Устроилась и моя сослуживица по газете Муся С. («Вы только подумайте, берет газету, смотрит на эти китайские закорючки и переводит?»), и Таня С. — прекрасная английская машинистка. Все они тоже поселились в Лобне, скрашивая друг другу жизнь привычным говором, общими воспоминаниями и взаимовыручкой.
И, наконец — о радость! — сдав последний экзамен, приехала из Омска Татуля, а сразу вслед за ней с целины прибыли Таня и Марина. И их, и семью брата не слишком задерживал на целине директор совхоза — самого отсталого в самом отсталом районе Казахстана — не жаждавший пополнения своих кадров людьми в большинстве своем пожилыми, нездоровыми и не имеющими никакого представления о сельском хозяйстве.
Таня и Марина пришли в ужас при виде Ники, только-только начавшей
