Михаил Алексеев - Грозное лето (Солдаты - 1)

Старик вздрогнул, очнувшись, забормотал сердито:

-- Раскис, дуралей...

Вышел во двор. Постоял немного и направился в хату.

В доме никто не спал. Разбуженные хозяйкой, разведчики наперебой предлагали ей свои услуги. Больше всех почему-то усердствовал Вася Камушкин. Для женской части обитателей хаты была отведена печь. Разведчики расстелили на ней свои плащ-палатки, в головы положили куртки. Витька сидел на руках у комсорга и уплетал солдатский хлеб. Мальчик ел его с величайшим наслаждением, потому что это был не обыкновенный, мамин, хлеб, а красноармейский!

-- Пойдешь, Витька, с нами немца бить, подарю тебе вот эту картину! -Камушкин вырвал из альбома лист и подал его мальчугану. Там был изображен бой разведчиков с гитлеровцами. Витька пришел в восторг от рисунка.

-- А я знаю, кто это! -- и он ткнул пальцем в картинку.

-- Кто?

-- Вон тот большой дядя, который на полу,-- сообщил Витька, указывая на вернувшегося недавно от Васильева лейтенанта Забарова.

-- Верно, Витя, он.

-- Когда я вырасту с того дядю, тоже буду бить,-- сказал Витька.

-- Кого же ты будешь бить тогда?

-- Фашистов!

Разведчики рассмеялись.

-- Когда ты, хлончина, вырастешь, может, и бить ужо некого будет,-сказал Кузьмич и старчески вздохнул.

-- Как сказать, может быть, и найдется кого...-- возразил Камушкин, неожиданно ставший серьезным и сумрачным.

Утром собрались проведать Шахаева. Он находился в медсанбате. Вася Камушкин побежал в редакцию за свежей газетой. Встретившись с Верой возле полевой почты, он узнал от нее о судьбе Сеньки: Ванин, раненный еще на Днепре, находился теперь в армейском полевом госпитале. Вера на попутных машинах ездила к нему. Сенька сказал ей, что "припухать" ему осталось в госпитале недолго, попробует выписаться быстрей, а если врачи воспротивятся -- убежит. Передавал всем привет, спрашивал, не слышно ли чего об Акиме,-грустит он о нем. Ему все кажется, что Аким жив. Справлялся и о Наташе, здорова ли и как себя чувствует. Сенька считал, что он и перед ней виноват.

Вместе с солдатами к Шахаеву пришла и Hаташа. Медсанбат располагался в двух километрах от Веселой Зорьки, в молодом дубовом лесу, огороженном со всех сторон глубокой канавой. Дежурная сестра провела разведчиков в палатку, где лежал парторг. На ходу она сообщила Наташе:

-- Ваша кровь, товарищ Голубева, ему очень помогла. Теперь опасность миновала. Он уже хорошо разговаривает, может сидеть. В госпиталь эвакуироваться наотрез отказался. Врачи хотели его все-таки отправить, но начальник политотдела вступился, велел лечить на месте...

Шахаев спал. Разведчики хотели было уйти, но он проснулся, остановил их, осунувшийся, посмотрел на ребят счастливыми глазами. Признался:

-- Думал, забыли совсем. Обидно стало. Горько даже как-то... Вот штука какая...-- он говорил с паузами, видно, еще кружилась голова, а в черных раскосых глазах -- воспаленный, но живой и, как всегда, умный, проницательный блеск.-- А ведь в сущности-то вы не виноваты. Не было у вас времени -- и не пришли... А я так... слабость дурацкая... Эгоизм глупый. Над собой сжалился. Нехорошо,-- строго осудил он себя и вдруг спросил: -- А где же Ванин, Камушкин?

О Сеньке ему тут же все рассказали, а насчет Камушкина успокоили: "Прибежит сейчас, за газетами пошел".

Наташа стояла в сторонке. Ей почему-то было неловко смотреть на парторга, стеснялась. Она вспомнила, как на Днепре, потеряв сознание, он называл ее имя. Шахаев тоже немного смущался от ее присутствия.

-- А я тут политинформацию провожу,-- рассказывал он, обращаясь к разведчикам.-- Скучно без дела. Да и народ вокруг интересный. Bчера один рядом лежал... руку ему отрезали... из новеньких. Спрашивает меня: "Рассказали бы вы нам, как это получилось, что в сорок первом году нас так здорово поколотили немцы. А ведь до войны говорили, что наша армия самая сильная, и вдруг аж до самой Москвы... А вот зараз мы их колошматим. Неужто мы после таких потерь сейчас сильнее стали?.." Вопрос, как видите, серьезный. А мне, признаться, говорить трудно было. Да и чувствую, что не могу объяснить толком. Мочи нет, да и разучился. А хотелось ответить...

Шахаев не договорил. Тихая и грустная улыбка тронула его большие сухие губы. Разведчики ждали, что он скажет еще.

-- Объяснил... но, кажется, плохо. Не понял меня вроде тот безрукий... И все же приятно: люди наши много думать стали... Вот, наверное, этот паренек раньше не задумывался над таким вопросом, а сейчас... словно он лично отвечает перед всем миром и все должен знать. Это...-- помолчал немного и закончил убежденно: -- Хорошо!

В палатку вбежал взъерошенный и сияющий Камушкин.

-- Товарищи, слушайте, что я вам прочту,-- выпалил он не переводя дыхания и даже позабыл поздороваться с Шахаевым.-- Новость-то какая!

Не дождавшись приглашения, Вася быстро развернул газету и торжественно, с дрожью в голосе начал читать:

-- "Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоено звание Героя Советского Союза..."

Тут Вася сделал интригующую паузу, посмотрел сначала на Забарова, потом на парторга и, убедившись, что пауза сделала свое дело, продолжал:

-- "...гвардии подполковнику Баталину Григорию Ивановичу, гвардии подполковнику Тюлину Петру Васильевичу, гвардии капитану Крупицыну Александру Петровичу, гвардии старшему лейтенанту Гунько Петру Ивановичу".

Далее Камушкин пропустил несколько фамилий и прочел лишь подчеркнутые им:

-- "...гвардии лейтенанту Забарову Федору Федосеeвичу, гвардии старшему сержанту Шахаеву Шиме Сахаевичу". Указ подписали,-- закончил Вася с той же торжественностью: -- "Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин. Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин. Москва, Кремль".

И ликующий комсорг передал газету Шахаеву:

-- Почитайте, пожалуйста!

Забаров наклонился к парторгу, и вместе они стали рассматривать газету. Потом Вася передал им приветствия командира дивизии и начальника политотдела:

. "Желаем вам успеха в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и в личной жизни. Вся страна гордится вами, товарищи!"

-- А генералу не присвоили разве?

-- Как же, и ему присвоили! -- сказал Камушкин и пояснил: -- Про это в центральных газетах напечатано.

Шахаев бережно сложил газету и бумажку с приветствием, спрятал их под одеяло, закрыл лицо руками и положил голову на подушку.

Забаров крупными шагами ходил по палатке.

По брезенту хлестали холодные капли дождя. Ветер свистел в оголенных сучьях, раскачивая молодые деревца. За лесом стучали зенитки. Слышались раскаты бомбовых разрывов -- третьи сутки кряду немцы бомбили большое село Зеленое, где теперь размещался штаб гвардейской армии. На разбитом грейдере ревели тягачи, танки, выбивались из последних сил грузовики. В лесу пахло грибами и шиповником, а также молодой дубовой корой.