Ганс Рефельд - В ад с «Великой Германией»

1 мая 1945 г. Положение меняется: у Эльбы, около Лауэнбурга, американцы, англичане и русские оказались уже на линии Штральзунд — Нейе Бранденбург — Нейруппин (где я получил диплом в 1941 г.). По радио мы слышим от англичан: «Сужение северогерманского котла сопротивления осуществляется планомерно». Мы решаем отправиться в Любек и далее, к нашим запасным воинским частям в Рендсбург. Мои родители уже больше недели находятся в занятой врагом области! Они даже не узнали, что я вышел живым из котла в Восточной Пруссии. В то же время и я не знаю, живы ли родители и не разрушен ли наш дом. В январе я получил оттуда последнюю почту! С самыми плохими предчувствиями о нашей судьбе мы уходим ночью в 22 часа из Штеттина. По дороге в северо-западном направлении на Гадебуш идут колонны солдат «армии Власова». Там мы сели в запряженные лошадьми повозки и добрались до Гадебуша. Зашли в одну из квартир и спросили, не можем ли мы остановиться здесь на несколько часов отдохнуть. Хозяева оказались очень любезными людьми и хорошо нас приняли. «Вы можете спать на кроватях», — сказали они. Около 14.00 женщина разбудила меня и спросила: «Знаете ли вы последние новости? Американцы уже здесь!» Я подхожу к окну, и в самом деле, в городе уже появились армейские колонны американцев с танками. Я был рад только тому, что война для меня закончилась. Бужу моего приятеля Хайнца, тот бормочет в полусне, когда я говорю ему о появлении американцев в городе: «Хорошо, что не русские!» — и продолжает спать. У Хайнца поистине железные нервы! Я вслушиваюсь в голос, раздающийся из репродуктора: «Все немецкие солдаты должны явиться на Ортсплац. Они должны сдать оружие, так как теперь являются военнопленными». Но мы пока не торопимся отправляться в плен. Мы хотим идти далее на запад, туда, где русские наверняка не появятся. За Эльбой мы бы, конечно, чувствовали себя гораздо спокойнее. Итак, подождем, а потом отправимся. Но в Германии так просто нельзя бегать повсюду. Мы вновь и вновь должны преодолевать проволочные заборы, и это весьма обременительно. Мы стараемся идти далее по шоссе. В Роггендорфе случайно наткнулись на одного офицера из подразделения СС с небольшим отрядом и разъяснили ему, что больше не следует играть в войну. Воевать с маленькой кучкой бойцов — это чистое безумие. Этот руководитель пытался изобразить из себя героя, но мы еще раз сказали ему, что он должен со своим отрядом без оружия явиться к американцам. («Но только без нас, друзья!») Затем мы отправились дальше и прибыли в Царрентин. Море. Но, к сожалению, это еще не Эльба.

3 мая 1945 г. Около 18.00 мы отдыхали южнее Лассана. Неожиданно туда подъехали джипы. Американцы остановили нас и обыскали в поисках оружия. Потом стукнули по спинам прикладами автоматов. У меня от Адольфа остался старый револьвер еще от Первой мировой войны с шестью патронами, и около пяти патронов лежало в кармане кожаного пальто. Я как раз открывал банку мясных консервов штыком старой винтовки, а американец, видимо, подумал, что у меня в руках рукоятка гранаты. Негр (черный солдат США) направил мне пистолет-пулемет прямо в живот и закричал: «Hands up, boy. Put it away!»[15] Когда же он увидел, что на самом деле представляет из себя эта ручка, засмеялся и крикнул: «Hi'boy! Keep it… and now monds up!»[16]. Здесь мы беззащитны перед «врагом». При следующем обыске я расстегиваю с довольно поганым чувством обеими руками мотоциклетное пальто и разрешаю меня «лапать». Так как я не хочу, чтобы противники при определенных обстоятельствах стали срывать мои ордена и почетные знаки, я привязал их толстой лентой на моем левом плече, включая солдатскую книжку, сделал несколько кровавых мазков на рубашке и, показывая на мою нашивку, свидетельствующую о ранении, указал: «Please, don't touch my arm. I'm wounded there!»[17] Американцы отнеслись к этому уважительно. Нас посадили в джип и привезли в Царрентин в большую столярную мастерскую, где изготавливали огромное количество деревянных гробов.

«3 мая 1945 г. в 18.00 два немецких солдата из дивизий „Великая Германия“ и „Зал полководца“ со сжатыми зубами и стертыми до крови ногами гордо и прямо явились в американский плен. Это был конец войны для нас! И мы ее пережили!»

Мы проводим первую ночь в деревянных гробах. На бетонном полу слишком жестко и холодно. На следующее утро нас сажают на «Студебекеры», чтобы вывезти на запад, к Эльбе. Это совершенно нас не устраивает! Но мы вынуждены ехать назад, так как мост на Эльбе либо разрушен, либо через него проходит огромная масса войск на восток. Наконец мы прибываем на большое пастбище в лагерь для военнопленных Вашов у Мекленбурга. Большая часть пленных решает бежать, но так как я ранен и ноги мои сильно распухли, об этом не приходится и думать. Молодой лейтенант, служивший в «Великой Германии», просит меня взять на сохранение его шкатулку с бритвенными принадлежностями. Я вообще-то даже не знаю его! Лагерь расположен на большом пастбище, через которое течет широкий ручей. Здесь американцы собрали около 15 000 пленных. Мы лежим под открытым небом и довольны хотя бы тем, что погода стоит довольно теплая. И как всегда, находятся люди, которые успокаивают нас и советуют остаться здесь. Мы копаем небольшие ямки, как на войне, кладем траву на землю. Здесь теперь прежде всего наша «родина». В лагере полно грузовиков, на кабинах водителей которых стоят крупнокалиберные пулеметы. На следующий день заработал динамик, и американский офицер сообщил: «Вы должны оставаться пока здесь, прежде чем мы сможем снабдить вас продовольствием. Так как некоторые из вас имеют продукты, они должны поделиться с приятелями. Из ручья вы можете пить воду, а справлять свои естественные надобности должны выше по ручью».

Я все еще ношу шкатулку лейтенанта из «Великой Германии», который дал мне ее на сохранение, так как собирался уходить из лагеря. Я обошел лагерь несколько раз, потолкался между солдатами, но так и не увидел его. Три дня спустя я вскрыл шкатулку, открыл картон и обнаружил там массу полезных для нас в сложившейся ситуации вещей: это несколько тюбиков мыла для бритья и огромное количество изюма! И самое главное: сигарная коробка с оригинальными сигарами «Лёзер и Вольф». Внутри на золотой карточке надпись: «Особое изготовление — только для господина гауляйтера». Ну, это как раз для нас! Мы быстро закурили по прекрасно упакованной благородной сигаре и, хотя при первой затяжке свет померк у нас в глазах, с удовлетворенным чувством легли в свои ямки. Наслаждение было неповторимое. Затем мы набиваем рот изюмом. Смотрим, кто в состоянии как можно дольше продержать его во рту. От слюны он разбухает, и становится все мягче и мягче. И затем мой приятель или я говорим: «Теперь можно!» И мы жуем вкусный разбухший изюм. Мы не умрем с голоду так быстро! Дела у других пленных не так хороши. Скоро в лагере уже не видно мужчин, которые поднялись бы из своей ямки. Да и у нас уже чернеет перед глазами и начинается головокружение, если мы пытаемся встать. Время от времени мы видим, как к верхней части ручья тянутся пленные, чтобы удовлетворить свои естественные надобности. Мой приятель говорит: «Я не знаю, от чего еще у пленных образуется дерьмо. Скоро Вашов станет самым чистым лагерем из-за голода». И я принимаю смелое решение. Люди, которые загнаны сюда в таком большом количестве, скоро умрут от голода, если положение с продовольствием не изменится. Дядя Адольф в Шверине, как офицер, отвечающий за продовольственное снабжение в армии, может быть нашим спасением! Мы с приятелем разрабатываем план. Мне любым путем необходимо попасть в Шверин. Но как выйти из американского лагеря, охраняемого солдатами и окруженного колючей проволокой? И как добраться до Шверина, проделав 35 км? В течение последних дней несколько немецких походных кухонь были установлены в одном из углов лагеря. Но никаких продуктов оттуда мы не получали. Мы наблюдали также, что неоднократно раз в неделю автобус едет в Шверин в военный госпиталь с больными и тяжелоранеными солдатами. Хорошо было бы к ним присоединиться. Но как? Я подобрался к немецкому водителю, поговорил с ним и попытался «подкупить» несколькими нашими «благородными» сигарами. Однако он ничего не может сделать. Каждый раз рядом с ним едет американский врач. Голод сделал меня изобретательным! Утром я хватаю пустой мешок, который лежал рядом с походными кухнями, и, собрав все свое мужество, подошел к автобусу. Водитель смотрел в сторону, а американский офицер сидел рядом с ним. Я спокойно сел в автобус, положив мешок на пол. Американец посмотрел на меня удивленно, а я сел третьим на место около водителя, стараясь по возможности отодвинуться от офицера. Впрочем, он ничего не говорит и только продолжает удивленно смотреть на меня. Тогда я указал на мешок и сказал: «That's for the field kitchens, I have to get some food from the German military store in Schwerin, by order of your officer of one of your officer»[18]. Американец не говорит ничего, водитель дает газ — и мы едем в Шверин! На выходе из населенного пункта находится лагерь продовольственного снабжения. Там я говорю водителю: «Остановись здесь, а на обратном пути забери меня. Я буду ждать». Затем я беру мешок и покидаю автобус, отдав честь американскому врачу. Автобус двигается дальше. Я отправляюсь по направлению к улице Рихарда Вагнера. Тотчас же замечаю, что ни один немецкий солдат уже не появляется здесь в военной форме. Тогда я подумал про себя: «Да тут нужен бдительный „соколиный глаз“!» Гордый, как испанец, я прохожу мимо многочисленных американских постов, где «ами» стоят, как правило, с пулеметами и приветствую их несколько раз по-военному. Когда Рихардвагнерштрассе уже появляется передо мной, я захожу за угол, испытывая животный страх. Улица заблокирована, повсюду машины американцев, и у домов их солдаты. Чтобы по возможности избежать неприятностей, я решительно подхожу к часовому, приветствую его и спрашиваю: «I beg you're a pardon sir, may I go here in the street? The third house on the right side is my uncle's house. I want to get some foord there»[19]. Тот внимательно осматривает меня, жует жевательную резинку и говорит: «No, there is now military quarter — the german civilists are elsewhere»[20]. Я бормочу себе в бороду: «Проклятье!» Но стараюсь себя сдерживать. Постовой еще раз осматривает меня и говорит: «You are soldier? Why are you not in a camp? All german soldiers have to remain there». Я отвечаю: «No, sir, I'm no more a soldier, my clothes have burned at the last bombing attack». Он смотрит на меня недоверчиво и продолжает: «Show me your passport!» Это меня не устраивает. Я поднимаю небрежно два пальца к шапке и говорю: «Sorry, bye-bye!»[21]. В этот момент постовой звонит своему офицеру и, конечно же, хочет узнать, кто же, собственно, я такой. «Ами» дозванивается до офицера, а я, пользуясь этим моментом, мгновенно исчезаю за углом! Один из местных жителей подходит ко мне и говорит: «Заходите быстро ко мне. У нас здесь уже нет немецких солдат, откуда вы появились?» Я, в свою очередь, спрашиваю у него, кто из жителей здешних домов остался в Штеттине. Когда я называю фамилию Рехфельд, он говорит мне: «Я могу найти Рехфельдов. Когда они узнают, что вы из лагеря Вашов, то ваш дядя, возможно, достанет вам банку говядины». Со множеством благодарностей я прощаюсь с ним и иду на новую квартиру моего дяди. Он остановился у тети Труди, сестры Кати. Когда я прихожу туда, они не в силах вымолвить ни слова. В первую очередь я поел досыта. Затем рассказал, откуда пришел и чего хочу. Адольф пишет мне записку к начальнику бывшего лагеря продовольственного снабжения армии и вручает хлеб и банку говядины. Затем я сердечно прощаюсь с родственниками и в сопровождении их маленькой дочери благополучно миную американские посты. Она называет меня папой и говорит, что никто не имеет права ее задерживать. Затем я прощаюсь со своей маленькой Лоттой и быстро нахожу базу снабжения. У ворот стоит немецкий казначей в форменной одежде, а с ним американский солдат, жующий жевательную резинку. Казначей не хочет меня пускать, но я и ему, и американцу объясняю, что должен забрать кое-какое продовольствие. Американец смотрит на меня и показывает большим пальцем на лагерные ворота: «Go in!» Казначей бросает на меня неодобрительный взгляд. От немцев, которые работают в лагере, я получаю хлеб, масло, сыр, табак и сигареты. Таким образом я наполняю свой несчастный мешок. Потом сажусь перед воротами и только раз откусываю кусок от вкуснейшей колбасы. Американец смотрит на меня заинтересованно, а казначей со злостью. Затем американец хлопает меня по плечу и указывает на свой рот. Мы с ним договариваемся, он вынимает из пачки сигарету и закуривает, глубоко затягиваясь. Я смотрю на него и, улыбаясь, говорю: «You have something forgotten». Он сначала не понимает, о чем я говорю. Я повторяю: «I like smoking too, you have forgotten to give me one». Теперь он понял и пытается вытащить из коробки сигарету. Но это не так просто, и он отдает мне всю неполную пачку со словами: «Keep it in your pocket»[22]. Конечно, я решил отдать их казначею. Однако он продолжает молчать. Когда я даю ему первую сигарету из пачки «Кэмел», он сует ее в рот и наконец говорит: «Если ты не отдашь мне всю пачку, то у тебя будут большие трудности в лагере». Когда «мой» автобус прибывает из города, я бросаю ему всю пачку со словами: «Берите. Это за ваше приветливое обращение!» Казначей смотрит на меня оторопевшим взглядом. Автобус подходит, я захожу в него и еду назад, в лагерь. Я в восторге от того, что мой план удался. Мы подъезжаем к шлагбауму, он поднимается, и я благодарю водителя. Меня встречает восторженный Ганс. Вечером мы лежим в нашем убежище на спине и курим роскошные «сигары гауляйтера».