Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают - Марианна Альбертовна Ростоцкая
32. Переодевания Володьки. По жизни костюм гражданский ни на кого не налезал – уехал мальчиком, вернулся уже сформировавшимся – все узко. Так что попробовал, пошел в военном.
33. Встреча у Тони. Реплики парней не те. Откуда это: «Нашей спасительнице, позволяющей нам обрести покой и этом печальном мире». Откуда эта выспренность? Кто так говорит в жизни? Придется все переписывать. Обязательно надо Тонины слова о руке. Отсюда идет ее догадка. Ведь тогда будет актерам что играть. Зачем же такую чудесную сцену с бутылочкой Вы заменили каким-то «брудершафтом». В ней-то вся изюминка этой сцены. Ох, боюсь я, очень боюсь, что мы не сможем найти общего языка.
34. (стр. 129). Все эти разговоры матери с Сергеем – ни к чему. Зачем Вы все объясняете, когда зритель должен сам доходить до всего. Все в лоб, в лоб, но мимо настоящего искусства! И разговор о русской литературе не тот. Зритель должен головой работать и по намекам, по каким-то немногим словам понимать. А Вы ему разжеванную жвачку в зубы. Не принимаю эту сцену!
35. Не принимаю «великолепия». Здесь же опять выспренность в словах, в действиях. Все должно быть проще – как в жизни и как в сценарии.
36. Со спаньем все более или менее благополучно. Надо только выверить реплики, чтоб не подумали, что переспали. Где-то это я подчеркну. Конечно, не надо никаких «спасибо». Надо Володькины слова – … «и так много вдов…».
37. С Юлькой все хорошо, но разговор с матерью лишний. Он же не по состоянию матери. Разве после случившегося будет она говорить о знакомстве с Тоней. Я вычеркиваю этот эпизод. Кстати, почему ушла сцена прихода Юльки за копиркой и их разговор. «Ты не как все…» «К тебе приставали?» «Я знаю такие слова…» Здесь же характер Юльки, ее наивность, чистота. Это необходимо возвратить. Иначе Юлька обеднена.
38. Надо выкинуть о возможности Сергея устроить Володьку в ПВО. Я это выкинул в повести, хотя хотел. Но это не по правде жизни. Что мог сделать Сергей, 22-летний мальчишка, хоть коммерческий директор какой-то фабричонки, а точнее, просто зам по снабжению. Да и зачем повторять ситуацию – и Сергей спасет, и Тоня. Перебор! Ну и, конечно, весь предварительный разговор Сергея и Володьки перед приходом Тони – лабуда. Зачем все эти слова – «я запутался» и т. д.? «Разобраться в себе»? Чего ему разбираться – он влюблен. И точка! А остальные слова – «…должен решать, где принесет больше пользы…». Газета!
39. Ой, не надо! Ой, какой штамп вся эта современная Москва. Только через мой труп!
40. Дальше тоже не тот разговор. Опять газета!
41. Приход Тони. Никаких конфет не надо. И надо письмо, которое Володька читает. Ну, зачем все делать по-своему. Я же долго думал, как подать эту сцену. И придумал. Не точны реплики матери. Что за страсть переписывать. Я-то снимать фильм за Вас не собираюсь, зачем же за меня пишите? Кто же конфеты, если они и будут, выкинет в то время. И чего так Володька? Ведь от Тони, от чистого сердца. Убираем.
42. Ну а остальное – уже фантазия. Нет этого в повести, нет в пьесе, нет в сценарии, потому что не нужно совершенно. А нужен после ухода Тони и Сергея приход Юльки. Я ничего этого не принимаю. Мы делаем не эпопею, где обо всем понемногу, а психологический фильм, камерный. Вот на что и упор, а не растекаться мыслью по древу. И облегчение судьбы Егорыча. Что он с одной рукой делать будет? Все это не жизнь, а сладкая конфетка. Никакого вранья я не хочу в этом фильме.
43. Сцена у памятника должна быть с Сергеем. Это очень важная сцена и для него. А так – она проходная. Тут должны быть слова, мысли. И чтоб судьба этой старушки была ясна. Те слова, которые мог говорить только Сергей, Вы вложили Володьке: «Странный мы народ, русские…» Для Володьки это не странно. Это Сергей подводит. Не работает у Вас Сергей или работает лобово. Ну и дальше, с пианино и в разговоре с матерью, опять все не так. Опять газетные слова, которыми Вы заменяете выношенное, выстраданное автором. Это некорректно. Все это я убираю. Для меня слишком дорог «Отпуск», чтобы выпускать его в таком виде.
44. Финальная сцена вся написана не так. Где Юлькины слова о том, что «окончится война, и тебе не будут интересны остальные девочки», до финала. Они должны прозвучать раньше, тогда только в финале заработают. Сергей в вагоне ни к чему, а вот его реплика «и обо мне не подумал», «а во мне тоже есть психология, я же тоже воспитан на этой самой… святой… русской литературе» – это НУЖНО!
Совершенно серьезно должен сказать, что если сценарий не будет поправлен, то в таком виде я принять его не могу и снимать фильм мы не будем.
Вячеслав Кондратьев
P.S. Вот Вы много говорили о драматургии, а там каждый персонаж должен работать. Но Вы забыли о дворовых мальчиках-призывниках, а они только в последней сцене и работают. И на мат, и на Сергея (в основном). Это очень важная сцена для финала.
Вы меня простите за резкость, но я думаю, что в том деле, которым мы занимаемся, лучше всего разговор начистоту. Цель у нас одна. Ну и характер у меня не дипломатический. Я хочу, чтобы текст и ситуации были в фильме мои – продуманные, выношенные, выстраданные. Сами понимаете, что повесть писалась не 1 год. И здесь не авторская амбиция, а мое твердое убеждение в том, что «Отпуск» написать мог только я, вот таким, каким он получился. А те слова, которые Вы вложили в уста героев, – не мои, они казенные, газетные, банальные. Я не могу Вас обвинять в том, что они такие получились, просто каждому свое – один делает одно дело, которое он знает, другой – свое, которое он тоже знает. Вот давайте и разделимся. Как строить мизансцены, я Вам указывать не буду – увы, не знаю, как это делается, так как и Вы не знаете, как по состоянию писать диалог, чтоб он выражал именно это состояние. Кстати, Сурин[143] в своем режиссерском сценарии ничего не выдумывал. В фильме он был неточен, что я, к сожалению, не мог проследить, но «Сашку» по-своему переписывать он не стал. Поэтому на этой стадии у нас разногласий не было.
Но будем надеяться,
