Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

А может быть, это тоже делалось с умыслом?

Не в лучшем состоянии духа мы легли спать. Но около полуночи (?) медсестра вдруг пришла звать Соболева, уже Iспавшего, на подготовительные процедуры, а это несколько очистительных клизм. Он отказался, возразив, что если всю ночь посвятит этому занятию, какова будет его готовность к операции после вынужденной бессонницы?.. Визитом медсестры дело не ограничилось. Часов уже около пяти утра в палату пришел дежурный врач. Разбудив Александра Владимировича (это второй раз в канун операции), он тоже предложил заняться процедурами. Смею предположить, что дежурный врач заботился не о больном. Он опасался возможного взрыва недовольства со стороны главного. Ведь произошло некое ЧП. Отвечает кто? Дежурный врач. Отвечать неохота. Что предпринять? Признать свою вину или рисковать жизнью больного, наспех «подготовив» его к операции? Однако своя рубашка, как ни раздумывай, всегда ближе к телу...

Теперь представьте себе состояние человека, который должен ложиться на операционный стол для хирургического вмешательства в кишечник... с полным кишечником! Человека, не осведомленного в медицине и совершенно закономерно считающего, что в таком случае его ждет по меньшей мере заражение крови.

Соболев сказал врачу, что на операцию сегодня отправляться не намерен. Настало утро. Тщетно ждал взволнованный, донельзя возбужденный больной визита главного врача, проф. А., хотел все объяснить, услышать слова утешения, поддержки. Но прошли утренние часы, закончилось время работы операционной - ни проф. А., ни кто-либо из врачей в нашей палате так и не появился. Могу я думать, что они сознательно не хотели свести на нет ерундовый инцидент, успокоить пациента: мол, с кем не бывает?.. И обратите внимание, какая пышная, красноречивая демонстрация декларируемой комуравниловки: ни грамма скидки на известность и заслуги пациента! Для меня будет двойной загадкой личность проф. А., если окажется, что он не член КПСС.

Самое невероятное ожидало меня и Соболева чуть позже.

В срыве запланированной операции обвинили... Соболева. Он, видите ли, закапризничал, его, оказывается, по умозаключению хирургов, можно было класть под нож и с неочищенным кишечником! Я не медик. Но позволю себе усомниться в допустимости подобного действа. Если бы процедура подготовки была не такой уж обязательной, то и назначать ее не стоило. Взвалил утром больного на каталку, отвез в операционную, смело полоснул по животу и кишкам - прошу прощения, заполненным, убедился, что все хорошо перемешалось с кровью, и продолжал выполнять свою функцию... Невежественная уверенность с моей стороны? Возможно. Но что-то не прозвучал в то утро возле постели больного спокойный, разъясняющий голос врача. Вместо этого проф. А. дал волю гневу. И столь велик был сей гнев, а умение владеть собой и сдержанность (читай: культура) столь мизерны, что во время состоявшегося утреннего обхода неучтивость (не то слово!) главы больницы проявилась в действии, которое правомерно квалифицировать как нападение на больного. (Опять напомню: какого больного!) Я прошу еще раз мысленно пробежать историю болезни, все мытарства, ей сопутствующие, и - безответственность медперсонала, доведенный «до ручки» непрооперированный Соболев и... карающий окрик главного во время обхода: «Вы подавили (?!) весь коллектив!» (А почему - не положили бомбу под Кремль, не сорвали двери с петель или не перебили все стекла в отделении?) Попытайтесь представить себе состояние Соболева, его возмущение, недоумение, его бессилие остановить клевету, воспротивиться публичной «порке», которой его подвергли. Восстановить и передать это теперь трудно. А вот свое состояние мне и сейчас страшно вспомнить. Я бы не растерялась и, пожалуй, не испугалась в любой иной сложной обстановке, надеюсь, не спасовала бы, сумела собраться с духом, чтобы перенести, одолеть беду, предпринять все зависящее от меня. Но здесь, в небольшом мирке больничного отделения, при полной зависимости от доброй или недоброй воли медиков, да еще возле больного, срок жизни которого без операции был ограничен - со слов тех же медиков - месяцем, меня охватил такой ужас, такое отчаяние, какого не выразить словами. Воистину вражеское окружение: тон задал «главнокомандующий»... Сестры хамили в открытую, врачи нас избегали. Были дни, когда к Соболеву не подходил ни один врач, даже палатный. Ах, как не хватало и тут того защищающего и ограждающего зонтика ЦК КПСС над поэтом Ал. Соболевым! Простирайся он над ним... Надо ли расписывать, что тогда было бы? И так понятно. Только не надо думать, что я тосковала по холуйству со стороны медиков.

Помню, в голове сидела неотвязная, сверлящая мысль: как они смеют?! Смели! Они или носом чуяли, или знали, что за пределами больницы (почему-то хочется назвать ее менее приемлемым словом) у поэта Ал. Соболева нет поддержки «верхов», не к кому воззвать о помощи. «Люди мира»? О, они, уверена, бросились бы на помощь, они бы стали стеной. Но как я могла к ним обратиться? Восьмидесятые годы - тогда за контакт с зарубежным журналистом можно было угодить за решетку. Как связаться с ними? Где взять время? Да это просто бред в моем тогдашнем положении. И мне, в который раз, оставалась роль свидетельницы и посильного амортизатора при негласном глумлении над моим попавшим в беду мужем... Наверно, все-таки живуч человек. Ничем другим не смогу объяснить, как осилила все это. Говорю «я», потому что постаралась окружить Александра Владимировича почти непроницаемой завесой спасительной лжи, изворачивалась сверх возможного.

Не зная, чего еще ждать, какой смысл находиться в больнице, где больного, не скрывая неприязни, обходят стороной, я попросила через палатного врача приема врачом главным. Странно, не правда ли? Ведь почти ежедневно он посещал больного в соседней палате. Кажется, чего проще: подойти и поговорить. Признаюсь, я боялась. Боялась грубости, от которой не была ничем ограждена в своем кругом зависимом положении, опасалась услышать несправедливые слова, которые мне не дали бы опровергнуть в стенах этого замкнутого мирка.

На свою беду напросилась я на встречу с главным... Он принял меня в каком-то пустующем помещении отделения. Длинная пустая комната - ни стола, ни стульев, ни коек -неведомо какого назначения. Сесть, естественно, было не на что. Надо мною возвышался не врач, не просто сочувствующий человек - это было само олицетворение «кары Господней». Он не давал мне и слова вставить, его монолог звучал обвинением, вот, право, не помню в чем. Глаза - озлобленные, вытаращенные, он кричал, жестикулировал. Такой гнев мог бы вызвать некто взорвавший больницу, разоривший родной дом медика, свершивший что-то еще не менее худшее... А в чем провинился перед проф. А. его пациент и его измученная жена? Это для меня и по сей день остается, как говорят, тайной за семью замками. На вершине своего монолога он выпалил: «В такой (?!) обстановке я не буду его оперировать!» Рассчитанный удар, рассчитанный на поражение без промаха. «Жертва» никак, ничем не могла закрыть себя от удара, проф. А. знал: Соболев пришел не в его больницу вообще, а именно к нему как к хирургу.