Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
Ответ доставили в восемь часов. Министр писал, что будет свободен в два часа пополудни. Принял он меня так, как я и ожидал. Он не только изъявил удовольствие, что видит меня, одолевшего все невзгоды, но от души обрадовался, что может быть мне полезен. Он сказал, что, узнав из письма М. М. о моем побеге, немедля догадался, что направляюсь я прямо в Париж и именно ему нанесу первый визит. Он показал письмо, в котором сообщала она о моем аресте, и последнее, где излагала историю побега – так, как ей пересказали. Она писала, что отныне утратила надежду увидеть когда‑либо обоих мужчин, которым единственно могла себя вверить, и жизнь стала ей в тягость. Она сетовала, что не в силах обрести утешения в религии. К. К., писала она, частенько навещает ее – она несчастна с человеком, за которого вышла замуж.
Просмотрев бегло рассказ М. М. о моем побеге и найдя все обстоятельства его искаженными, обещал я министру отписать, как все было на самом деле. Он поймал меня на слове, уверив, что перешлет рассказ мой нашей несчастной возлюбленной, и самым благородным образом вручил мне сверток с сотней луидоров. Он обещал попомнить обо мне и дать знать, когда ему надобно будет меня видеть. На эти деньги купил я все необходимое, а неделею позже послал ему историю побега, разрешив снимать с нее списки и использовать по его усмотрению, дабы возбудить ко мне участие лиц, что могут оказаться полезны. Три недели спустя, вызвав меня, он сказал, что говорил обо мне с г‑ном Эриццо, венецианским посланником, и тот уверял, будто не желает мне зла, но из страха перед Государственными инквизиторами отказывался меня принять. Мне в нем не было ни малейшей нужды. Еще министр сказал, что вручил мою историю г‑же маркизе, каковая помнит меня, и он доставит мне случай с нею поговорить; в конце беседы он добавил, что если я представлюсь г‑ну де Шуазелю, то найду в нем благосклонный прием, равно как и в генерал‑контролере г‑не де Булоне, с чьей помощью и при некоторой сообразительности я сумею кое‑чего добиться.
– Он сам вас просветит, – сказал он, – и вы увидите, что кого слушают, того и жалуют. Постарайтесь изобрести что‑нибудь полезное для государственной казны, только не слишком сложное и исполнимое; коли записка ваша не будет слишком обширна, я вам скажу свое мнение.
Удалился я, исполненный признательности, но весьма озадаченный тем, как изыскать средства для увеличения королевских доходов. О финансах не имел я ни малейшего представления и теперь только терзался понапрасну: в голову приходили одни лишь новые налоги, все они представлялись либо гнусными, либо нелепыми, и я отбрасывал самую мысль о них.
Первый визит мой был к г‑ну де Шуазелю, я отправился к нему, едва узнал, что он в Париже. Принял он меня за утренним туалетом, и пока его причесывали, что‑то писал. Он был со мною столь учтив, что иногда на миг отрывался от письма и задавал вопрос: я отвечал ему, но все впустую – он не слушал меня и продолжал писать. Иногда он поднимал на меня глаза, но что толку? Глаза глядят, да не слышат. И все же герцог был человек великого ума.
Закончив письмо, он сказал мне по‑итальянски, что г‑н аббат де Бернис отчасти поведал ему о моем побеге.
– Расскажите же, как вам удалось бежать.
– На это надобно два часа, а Ваше Превосходительство, как мне кажется, не располагает временем.
– Расскажите коротко.
– Два часа надобно, если все сократить.
– Подробности расскажете в другой раз.
– Без подробностей история теряет всякий интерес.
– Отнюдь нет. Укоротить можно что угодно и как угодно.
– Отлично. Тогда слушайте, Ваше Превосходительство: Государственные инквизиторы посадили меня в Пьомби. Через год, три месяца и пять дней я продырявил крышу, проник через слуховое окно в канцелярию, выломал дверь, вышел на площадь, сел в гондолу, что доставила меня на материк, и отправился в Мюнхен. Оттуда прибыл я в Париж и теперь имею честь засвидетельствовать вам свое почтение.
– Но… что такое Пьомби?
– На объяснения. Ваше Сиятельство, надобно четверть часа.
– Как сумели вы продырявить крышу?
– На это полчаса.
– Почему вас поместили на самом верху?
– Еще полчаса.
– Ваша правда – весь смысл в подробностях. Ныне я должен ехать в Версаль. Рад буду при случае видеть вас. Подумайте пока, чем я могу быть вам полезен.
Выйдя от него, отправился я к г‑ну де Булоню. Я увидел человека, отличного от герцога всем – наружностью, платьем, обхождением. Прежде всего он поздравил меня с тем, сколь высоко ценит меня аббат де Бернис, и похвалил мои финансовые способности. Я едва удержался, чтобы не прыснуть со смеху. С ним был восьмидесятилетний старец, на вид весьма умный и благородный.
– Сообщите мне ваши планы – хотите изустно, хотите письменно, – сказал он, – во мне вы найдете понятливого и заинтересованного слушателя. Это г‑н Пари дю Верне, ему надобно двадцать миллионов на его военное училище. Их следует изыскать, не обременяя государство и не расстраивая королевской казны.
– Один Господь Бог, сударь, может творить из ничего.
– Я не Господь Бог, – отвечал г. дю Верне, – и однако ж иногда мне это удавалось. Но с тех пор много воды утекло.
– Да, я знаю, нынче все переменилось, – возразил я ему, – но все же есть у меня в голове один замысел; операция эта принесла бы Его Величеству доход в сто миллионов.
– А во что станет она королю?
– Ни во что, кроме расходов по сбору денег.
– Стало быть, эти средства доставит народ?
– Да, но сам, по доброй воле.
– Я знаю, что вы задумали.
– Я поистине в восхищении, сударь, ведь мыслями своими я ни с кем не делился.
– Коль завтра вы не званы, приходите ко мне на обед, и я покажу вам ваш проект; он красив, но сопряжен препятствиями почти неодолимыми. Но все же поговорим. Вы придете?
– Почту за честь.
– Итак, жду вас у себя, во дворце Плезанс.
Когда старец удалился, генерал‑контролер весьма хвалил его дарования и великую честность. Он был брат Пари де Монмартеля, какового молва втайне считала отцом г‑жи де Помпадур, ибо он был любовником г‑жи Пуассон в одно время с
