Тиран в шелковых перчатках - Мариус Габриэль
Генри ждал ее у входа в больницу. К этому времени она была вся мокрая от пота и ее все больше охватывал страх.
— Чудесно, чудесно, — говорил он, держа ее за руку и ведя по коридору. — Великий день настал!
— Никто меня не предупреждал, что это будет так.
— Не волнуйся, ты в надежных руках.
Купер вскарабкалась на кровать, как было велено. Ее тело в последние недели беременности стало неповоротливым, раздувшиеся груди и живот мешали при любых, даже самых простых действиях.
— Где акушерка?
— Сейчас придет, — заверил ее Генри и направился к двери. — Я сообщил ей сразу же, как только мне позвонили из книжного магазина. О, и они сказали, что ты должна им тридцать франков за книжку. — Она так и продолжала сжимать в руке «Любовника леди Чаттерлей».
Когда медсестры подготовили ее, интервалы между схватками сократились, и каждая длилась целую мучительную минуту, если судить по часам, прикрепленным к форменному халату сестры. Каждый раз, когда ее матка сжималась, Купер скручивало, и она хваталась за живот. И каждый раз медсестры с силой укладывали ее снова на спину.
Словно сквозь туман, она видела, как Генри зашел в палату в сопровождении врача и акушерки Анжелики. По сравнению с перепуганной Купер все они выглядели очень спокойными: казалось, что ужас ее состояния их совершенно не трогает.
Врач осмотрел ее.
— Раскрытие шейки матки идет прекрасно, — сказал он.
— Генри, я боюсь, — охнула она, цепляясь за руку мужа.
— Тебе совершенно не о чем беспокоиться, — ответил тот. В течение всей беременности жены он постоянно тревожился о ней, а сейчас был полностью невозмутим. — Просто сосредоточься и делай, что тебе говорит Анжелика.
Купер закричала, когда ее матка вновь сжалась:
— Дайте мне наркоз и кислород!
— Они говорят, что пока не надо.
— Откуда им знать, что мне надо? Это я рожаю этого чертового ребенка!
Все происходило совсем не так, как она ожидала. Никто не предупредил, что это будет так страшно. Ей не хотелось кричать на глазах у всех, но роды продолжались, и в какой-то момент ей стало все равно. Вся ее стеснительность исчезла. Ей просто нужно было через это пройти, так же как и другим матерям. Она тужилась и тужилась, как велела ей Анжелика, цеплялась за никелированные поручни кровати, пытаясь вытолкнуть из себя это существо, которое было внутри нее и намеревалось протиснуть свое крупное тельце через очень узкий выход. Ей казалось, что это невозможно, что он просто разорвет ее. А между тем в палате царила деловая атмосфера: люди переговаривались друг с другом, входили и выходили и вообще вели себя как зрители, наблюдающие за спортсменом, который борется за первое место.
На какое-то время ей стало полегче: упрямец в животе, видимо, устал и решил отдохнуть, но после передышки все стало значительно хуже. Наконец, выпалив в лицо своему мужу тираду самых грязных ругательств, которые знала, она добилась того, что в палату вкатили баллон с наркотическим газом. Его установили рядом с кроватью, и она схватила маску обеими руками, прижала ее к лицу и глубоко вдохнула обезболивающую смесь. Ее наполнило ощущение парения и легкого опьянения. Схватки по-прежнему продолжались, но она вдруг осознала, что они не занимают всего ее внимания. Чем глубже она вдыхала, тем дальше отплывала. Но тут маску у нее отобрали, и реальность стремительно вернулась на место. Она пришла в ярость, но ее как будто никто не понимал.
Купер потеряла счет времени. Казалось, уже наступил вечер. Как долго она пробыла в этом состоянии? Час? Шесть часов? Она заметила, что в палате появилась Перл.
— Перл, — взмолилась она, — скажи им, чтобы мне снова дали газ!
— Они говорят, что дадут его тебе через минуту, Медный Таз.
— Нет у меня этой минуты! Мне нужно сейчас!
— Ты почти справилась. Врач говорит, уже показалась головка.
Вот он, момент истины, весь ее труд и страдания привели к нему. Сделав последнее огромное усилие, она вытолкнула ребенка на свет. А потом услышала плач, который ни с чем не спутаешь. Она открыла глаза и приподнялась на одном локте, чтобы взглянуть. Генрих держал на руках крошечное создание, завернутое в пеленку. Личико у того было хмурым и сморщенным, как будто он так же утомился за последние несколько часов, как и сама Купер. Но теперь эти утомительные часы ничего для нее не значили. Ее заполнила огромная, необъятная радость. Вся тяжесть родов свалилась с нее. словно огромный камень. Она протянула руки к своему ребенку, по лицу у нее текли слезы счастья.
— Это мальчик, — сказал Генри, садясь рядом с ней на кровать и гладя ее мокрые от пота волосы. — Все пальчики на руках и на ногах на месте. Он совершенен во всех отношениях.
Купер взглянула на сына. Мутные глазки, моргая, уставились на нее. Маленький ротик открылся, как будто он снова хотел закричать, но вместо этого ребенок широко зевнул, обнажая розовые десны.
— Генри, он такой красивый! — шепнула она мужу, не в силах отвести глаз от своего малыша.
— Да, очень. Ты неплохо постаралась, дорогая. — Они сам незаметно пытался смахнуть слезы.
Перл села с другого края кровати, разглядывая ребенка.
— Отличная попытка, малышка. Теперь все позади. Говорят, первого родить труднее всего.
В палате было полно медицинского персонала, они убирали инструменты, баллон, протирали пол. Молодая сестричка вытаскивала прямо из-под Купер мокрые простыни. Но все это не имело значения и никак ее не затрагивало. Она как будто оказалась вместе с мужем и ребенком внутри золотого яйца Фаберже, скорлупа которого надежно отгородила ее от внешнего мира.
* * *
Купер выплыла из сна и сразу ощутила огромное счастье и спокойствие. Она открыла глаза. Рядом с кроватью сидел Кристиан Диор.
— Тиан! Ты видел ребенка?
Он наклонился поцеловать ее в лоб.
— Да, mа petite. Он прелестен.
Она дала ему подержать малыша. Тот спал. Диор нежно поцеловал малютку.
— Он просто шедевр. Мне сказали, роды были трудными?
— Я почти ничего не помню. Спасибо, что пришел, Тиан. Я знаю, как ты сейчас занят.
— Я тебе кое-что принес. — Он протянул ей сверток в золотистой бумаге, перевязанный шелковой ленточкой. Внутри оказалось кружевное крестильное покрывальце. — Меня в нем крестили. Это для твоего маленького мальчика.
— Ох, Тиан! Какое оно красивое! — Она подняла покрывальце, чтобы лучше рассмотреть его. Изящное кружевно «шантильи» было расшито розовыми бутончиками. — Я не могу его принять —
