Лев Лурье - Без Москвы

В правой эмигрантской среде и среди части диссидентов фигурировал старый миф: большевики тоже были масонами, белогвардейские авторы и большевистскую революцию называли результатом всемирного масонского заговора. Для историков партии никаких масонов вообще не существовало, были пролетариат и буржуазия. Между тем, как известно историкам, 10 из 11 членов временного правительства действительно состояли в ложах. И Старцев решил взглянуть на масонскую тему беспристрастно. Уже в 1990-е он работал с масонскими архивами американского Гуверовского института, получил допуск к собраниям Объединенной ложи Британии.

Белла Гальперина, историк: «Берберова[11], приехав в Россию, специально заезжала в Петербург, чтобы встретиться с Виталием Ивановичем».

Сергей Полторак, историк: «Он мне рассказывал не раз о том, как определял, был ли тот или иной человек масоном. Если он находил в двух, а лучше в трех источниках подтверждение, он писал, что человек являлся масоном. Одного источника ему было категорически недостаточно».

На истфаке Герценовского института Старцев был абсолютная звезда – на его лекции специально приезжали московские аспиранты.

Дмитрий Жвания, историк, журналист: «Я студентом подрабатывал сторожем и не всегда высыпался. На его лекциях всегда сидел впереди и ловил каждое его слово. Но как-то усталость взяла свое, и я начал дремать. Он сказал: “Дмитрий, вы поспите-поспите, ничего страшного”. После того, как он мне так сказал, я уже не мог заснуть».

В 1990-е годы многие историки, славившие всю жизнь Ленина и КПСС, стали вдруг неистовыми сторонниками монархизма и «белой» идеи. Старцев убеждений не менял. Он опубликовал несколько книг, в одной из которых встал на защиту Ленина. Вождя революции многие историки называют немецким шпионом. Профессор доказал обратное – документы о пресловутых немецких деньгах – это в основном фальшивки, изготовленные польским писателем Фердинандом Оссендовским.

Дмитрий Жвания, историк, журналист: «Я прекрасно помню лекции о Троцком. Он говорил: “Вы представьте себе фотографию семьи Троцкого: вот две дочери и два сына. Все четверо были погублены”».

В 1990-е годы Виталий Иванович Старцев был признан не только в России, но и за рубежом. У него выходило множество книг, его приглашали на конференции. Он был крупнейшим специалистом по русской революции и истории масонства в России. Занимал пост заведующего кафедрой русской истории истфака Герценовского университета. У него было множество преданных учеников. Он, несомненно, признавался самым известным и самым популярным преподавателем факультета. Но это многим не нравилось. Первым поводом к неприятностям стало то, что Старцев отказался принять на кафедру некоего Виктора Брачева, работы которого по истории масонства он считал зловредной халтурой. Это вызвало недовольство начальства, которое вообще хотело закрыть истфак и открыть новый факультет социальных наук. Старцев был против. И, в конце концов, бюрократические придирки поставили его в безвыходное положение. Не желая подвергать свое чувство собственного достоинства испытаниям, он подал прошение об отставке.

Сергей Носков, историк: «Факультет был весь обвешен самодельными листовками с надписью: “Верните Старцева!” Преподаватели и студенты ходили в ректорат и куда только можно. Была организована кампания в прессе».

Татьяна Старцева, вдова Виталия Старцева: «Он оказался очень мужественным человеком. Дома ничего не высказывал, но все это его очень подкосило».

Предельно корректный в общении, Старцев славился своей жесткой принципиальностью. Весь его день обычно был расписан вплоть до минут, и поэтому он успевал так много. Виталий Иванович организовал историческое издательство и сам после лекций склеивал на кафедре книжные корешки. Он создал ассоциацию исторической психологии и читал спецкурсы о Ленине, Троцком, Керенском. Он выдвигался в депутаты, хотя и проигрывал. Он придумал телепрограмму «Парадоксы истории» и исторический радиоклуб – оба проекта стали очень популярны.

Даниил Коцюбинский, историк, журналист: «Он не был государственником. Его научный метод не являлся продолжением, государственнической традиции, доминирующей в нашей историографии со времен Карамзина, Соловьева, Ключевского. Он не изучал “историю государства Российского”, а исследовал общество».

Сергей Полторак, историк: «Для меня Старцев был заместитель Господа Бога по историческим вопросам. Это был человек, которым я восхищался. Пионерское детство говорило: возьми себе в пример героя. Для меня Виталий Иванович был таким героем, на которого я хотел быть похожим».

Историческая наука хороша тем, что если человек написал что-то интересное, когда бы он это ни сделал, он уже не будет забыт, пока люди занимаются историей. Ключевский или Геродот сейчас так же актуальны, как и в тот момент, когда люди впервые озаботились их трудами.

Виталий Иванович Старцев умер в 2000 году. С тех пор его значение только возрастает. Если человек занимается Октябрьской революцией (неважно, где – в Ельце или в Гарварде), он обязательно сошлется на Виталия Старцева. То, что он сделал в области изучения русской истории начала ХХ века, – это подвиг честного историка.

Глава 6

Системообразующий клуб

Петербург всегда испытывал к Москве тихую ненависть. У нас москвичи считаются людьми шумными, невоспитанными, неглубокими, живущими за чужой счет. Петербург вечно лелеет мечту о реванше. Все слои населения и социальные группы объединяет надежда на неожиданную и беспрекословную победу питерского Давида над московским Голиафом.

При жизни великого баскетбольного тренера Владимира Кондрашина эти надежды сосредотачивались на его «Спартаке», ведшем неравную борьбу с московским ЦСКА Александра Гомельского. Только однажды, в 1980 году, «Спартак» одолел московских армейцев. Ленинградцы болели за Виктора Корчного и Бориса Спасского, пока они не эмигрировали. Увлекались волейбольной «Балтикой» (когда-то «Автомобилистом») и хоккейным СКА.

Питер год за годом делал ставку на тот вид единоборств с Москвой, где у него было особенно мало шансов. Мы могли бы победить первопрестольную в балетном конкурсе, на кинофестивале, в игре «Что, где, когда», в решении олимпиадных задач по математике или в военно-морском сражении. Но почему-то эмоционально зависим именно от футбола (впрочем, когда-то, в кондрашинские времена – еще и от баскетбола). Этот мазохизм является интегральной частью городского сознания. Скажем, Питер гордо отказывается от строительства парламентского центра, помыслить не хочет о возвращении хотя бы части утраченных столичных функций. Пусть плохонькое, но свое: погода, темные улицы, раздолбанные тротуары, футбольный клуб «Зенит». «Нам целый мир чужбина, отечество нам Царское село».