Лев Копелев - Утоли моя печали

Глава тринадцатая.

ПРОЩАЙ, ШАРАШКА!

Воспоминанье прихотливо,

Как сновидение — оно

Как будто вещей правдой живо,

Но так же дико и темно

И так же, вероятно, лживо…

…Достижение понимания каждого человека как другого, равного в каком-то смысле Я, и создает нравственные основы человеческого общежития.

Четвертое апреля. Ранним утром, выйдя из юрты на зарядку, я в тамбуре включил репродуктор. Тихо — большинство еще спали. И услышал: «…недозволенные методы следствия…» А потом имена врачей, освобожденных, признанных невиновными. И в заключение: «Мы передавали передовую статью из газеты «Правда»».

Радость ошеломляющая, оглушающая; я бросился почему-то не в свою, а в смежную юрту. Вероятно, просто потому, что стоял ближе к той двери.

— Врачей освободили! Признаны невиновными! В передовой «Правды» говорится о недозволенных методах следствия… Всех врачей освободили!

С подушек поднимались головы. Кто-то садился на койке.

— Что за дурацкие шутки… Да ты охреновел, совсем психом стал!.. Ты что, забыл, что первое апреля прошло?.. Дайте ему воды и ведите на воздух, чтоб в себя пришел… За такие шуточки — морду бить.

— Но это же правда, правда!.. Только что передавали. Скоро будут повторять.

Даже самые злые окрики не могли меня рассердить. Радость затопляла, распирала, туманила.

Весь этот день и потом еще долго только об этом и говорили. Меньше спорили. Больше обсуждали мирно, дружелюбно, пересказывали, кто что слышал от своих вольняг. Сравнивали. Предполагали. Сомневались. Но чаще надеялись.

В новом Совете Министров Маленков стал председателем, Берия, Молотов, Булганин, Каганович — заместителями; сократилось число министерств — их сливали, уминали, сокращали штаты.

— Ага, значит, жмут на бюрократов.

И нечто уже прямо для нас: МГБ не стало. Вместо него скромный Комитет государственной безопасности при Совете Министров… В газетах и по радио настойчивые фразы о законности, о гуманности, о политике мирного сосуществования.

Узнаем, что освобожден Абакумов и назначен в новый комитет. О нем мы помнили только дурное: жестокий хам, верзила с мордой отупевшего мясника. Но он просидел почти два года, может быть, и поумнел…

Ворошилов — председателем Верховного Совета… Опальный маршал Жуков — заместителем министра обороны Булганина.

Каждое назначение мы обсуждали подробно. Булганина я помнил по Северо-Западному фронту бестолковым самодуром. О Жукове все знали: крут, суров, беспощаден, жесток, но талантливый стратег; отважен на поле боя, не робеет перед вождями. За это его не любил Сталин, говорили — даже побаивался его, ревновал.

Обрадовало сообщение, что в Президиуме ЦК главным стал Хрущев. О нем я раньше слышал; Надина родственница, которая обучала английскому языку его жену и дочерей и подолгу жила в их доме, рассказывала: грубоват, малообразован, однако умен, хитер, добродушен и «партиец старого образца», то есть не терпит барства, роскоши, стяжательства, подхалимства и не чванится. Жена штопает носки ему и внукам, хозяйничает экономно, домработница и шофер обедают вместе со всей семьей.

На шарашке добрые слухи обгоняли газетные сообщения или дополняли их, все более обнадеживая. В органах сокращали штаты больше чем наполовину. Всех чекистов лишили офицерских званий, приобретенных в последние годы в кадрах МГБ. Действительны только звания, полученные на армейской, строевой службе. Многие полковники за день стали капитанами. Кому не нравилось — мог отчисляться. Кое-кто из наших уже видел тюремных офицеров, вчерашних капитанов и старших лейтенантов, в сержантских погонах.

Евгений С., несмотря на молодость, был опытным радиотехником и старым зеком. «Чалился» еще до войны; в лагере получил новый срок. Лучший монтажник в акустической, виртуозный ругатель, матерившийся и «ботавший по фене» в изысканном, светском тоне, гроссмейстер «козла», он много запойно читал. Мы с ним подружились сперва как соседи по лаборатории, — его стол был ближайшим к моему. Потом я стал давать ему уроки немецкого. Его срок истекал летом 53-го года. Он был или старался быть отъявленным пессимистом:

— Только фреи рогатые могут еще на волю надеяться… Хрен нам в морду сунут, а не волю. Нам даже бесконвойными уже не бывать. Выйдем за зону только в деревянном бушлате с биркой на ноге. И после того, как на вахте брюхо шилом проткнут.

По ночам он страшно кричал, иногда — яростно материл то каких-то блатных, то сук или гадов-придурков. А днем работал самозабвенно, до исступления. Рационализировал чужие модели, придумывал свои.

Взыскательный Сергей говорил о нем, что за такого битого техника отдаст полдесятка небитых инженеров. К его дню рождения я сочинил длинные куплеты.

Шарашка, где темнил Евгений,Была прелестный уголок…Когда рассерженный начальникШипит, как брошенный паяльник,И ошалелые вольнягиНа цирлах мечутся, бедняги…Евгений наш не унывает,Соплей развесив пестроту,Он осциллограф запускаетНа сверхнайвысшую туфту:«Что ж, посижу да погляжуЯ на фигуры Лисажу»…

Посреди рабочего дня он внезапно появился в моем углу, веселый и таинственный; нетерпеливо, кивками подозвал Сергея:

— Ну, граждане-товарищи, мужики, фраера и ученые инженера, теперь я, кажется, начну верить самым утешным парашам. Только что в уборной услышал такое… В рот меня долбать, не думал, что доживу… Я там в кабинке засиделся, задумался. Это же единственное место, где можно по-настоящему чувствовать себя в уединении. Слышу, входят двое. Разговаривают. Один голос знакомый, похоже, майор из канцелярии, такой мордатый, он там вроде кадровик-хреновик. Другого не узнаю. Они стали отливать и продолжают разговор: у кого-то из ихних погоны сдрючили, кого-то вовсе на хрен отчислили. И слышу, майор говорит, да с такой злостью: «Они думают, что без нас обойтись могут. Поразгоняют всех, потом плакать будут…» Понимаете, ОНИ?! Это значит, вожди, правительство для наших граждан начальничков уже ОНИ. Дожили, братцы!

Евгения Васильевна опять стала чаще приглашать меня в свой кабинет. Опыты с проволокой кончились, но мы с ней продолжали заниматься английским языком, и я помогал ей переводить статьи из английских и американских журналов.

— Рюмина расстреляли! Вот уж на кого никогда не подумала бы! Он у нас когда-то руководил партпросом. Сам читал лекции. Такой образованный, культурный, выдержанный. И все знали, что Лаврентий Павлович его очень ценит… Когда Абакумова посадили, то говорили, что это Рюмин его разоблачил. И вдруг такое! Даже странно… А может быть, знаете, как бывает: если кампания, один отвечает за многих. Конечно, в органах бывали перегибы. При Ежове такое творилось. И вот теперь с врачами. Я в эти дни вспоминала, что вы тогда сказали, — может быть, все дело устроили те, кто хотел смерти товарища Сталина. Даже страшно подумать. Сейчас в органах началась чистка — всех перебирают по одному… Похоже, еще что-нибудь вскроется.