Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

Рай, по мнению Гумилёва, выглядит не так, как представляют это себе люди. Это уже не светлая лестница на небеса, какой была в его рассказе о Кавальканти («Ворота Рая», 1908):

Это дверь в стене, давно заброшенной,Камни, мох, и больше ничего,Возле — нищий, словно гость непрошеный,И ключи у пояса его.

Мимо едут рыцари и латники,Трубный вой, бряцанье серебра,И никто не взглянет на привратника,Светлого апостола Петра.

Нищий апостол Петр — этот образ оказался в современной поэзии новым и дерзким. Так же дерзко и стихотворение Гумилёва «Колдунья», где поэт приписывает колдунье силу вершительницы судеб.

Обращаясь к своему сердцу (стихотворение «Рощи пальм и заросли алоэ…», 1908), поэт восклицает:

Разве снова хочешь ты отравы.Хочешь биться в огненном бреду,Разве ты не властно жить, как травы,В этом упоительном саду?

Увы, гумилёвское сердце не смогло жить, как травы.

Может быть, эхом разочарования звучит и другое стихотворение поэта «Он поклялся в строгом храме…» (1910). Лирический герой поклялся в храме перед статуей Мадонны быть верным даме, «чьи взоры непреклонны». И после того как не выполнил обещания и был ночью зарезан в драке, он, придя к воротам рая, оправдывается:

…Я нигде не встретил дамы,Той, чьи взоры непреклонны.

Признанной вершиной цикла «Жемчуг серый» является стихотворение «Капитаны» (1908):

Пусть безумствует море и хлещет,Гребни волн поднялись в небеса, —Ни один пред грозой не трепещет.Ни один не свернет паруса.

В этой стремительной дерзости, храбрости — весь Гумилёв, штурмующий поэтический Парнас и отправляющийся в абиссинские дебри, чтобы изведать неведомое и испытать себя.

Последняя глава книги — «Жемчуг розовый» — символично начинается стихотворением «Рыцарь с цепью» (1908). Гумилёв и в жизни чувствует себя рыцарем, но его тяготит, как цепи, унылая обыденность серой жизни. И тем не менее он рыцарь наперекор современности:

Слышу гул и завыванье призывающих рогов,И я снова конквистадор, покоритель городов.

Словно раб, я был закован, жил, униженный, в пленуИ забыл, неблагодарный, про могучую весну.

В душе поэта царит весна, и мажорный настрой высвечивает грани «Жемчуга розового», делая всю книгу подобной айсбергу со светлой солнечной вершиной:

Я один остался на воздухеСмотреть на сонную заводь,Где днем так отрадно плавать,А вечером плакать,Потому что я люблю тебя. Господи.

(«Заводи», 1908)

Любовь правит «Жемчугом розовым».

Даже Христос в одноименном стихотворении идет у Гумилёва в этом разделе «путем жемчужным», и за ним уходят пастух и рыбарь «блюсти иную паству / И иные невода».

Прообразом будущего есенинского имажинизма («Изба-старуха челюстью порога / Жует пахучий мякиш тишины…») можно считать образную систему стихотворения Гумилёва «Сказочное» (1910):

Ярче золота вспыхнули дни,И бежала медведица-ночь,Догони ее, князь, догони.Зааркань и к седлу приторочь.

В весеннюю тональность главы не вписывается стихотворение «Мне снилось: мы умерли оба…» (1907). Но оно — из тех времен, когда Анна Горенко мучила его своими отказами и когда одна смерть могла дать покой.

Тут же, в другом стихотворении «Покорность», он говорит, что только влюбленный достоин ступать по весенним лугам.

В стихотворении «Свидание» (1909) снова царит она, «дева луны»:

И, околдованный луной,Окованный тобой,Я буду счастлив тишиной,И мраком, и судьбой.

Хотя заключил он этот раздел стихотворением «Северный Раджа», где звучат уверенные нотки надежды на близкое счастье:

И та, которую люблю,Придет застенчиво и томно,Она близка… теперь я сплю,И хорошо, у грезы темной.

Я уверен в одном: понять книгу «Жемчуга» невозможно, если не знать историю взаимоотношений в то время поэта и колдуньи, Гумилёва и Горенко.

«Жемчуга» вызвали много самых разных откликов. Так, например, некто Е. Янтарев (настоящее имя Ефим Львович Бернштейн) сводил личные счеты с поэтом. В «Аполлоне» Гумилёв раскритиковал его книгу, отметив, что «…если стихи Зинаиды Гиппиус, тоже часто написанные без красок, образов и подвижного ритма, напоминают больную жемчужину, то стихи Е. Янтарева напоминают мокрые сумерки, увиденные сквозь непротертое стекло, или липкую белесую паутину за разорванными обоями, там в тараканьем углу». Янтарев, журналист и издатель «Московской газеты», не остался в долгу и в газете «Столичная молва» от 24 мая 1910 года (№ 123) под инициалами Е. Я. написал: «…Все, что есть ходячего, захватанного, стократно пережеванного в приемах современного стиходелания; все г. Гумилёвым с рабской добросовестностью использовано. Раз навсегда решив, что нет пророка кроме Брюсова, г. Гумилёв с самодовольной упоенностью, достойной лучшего применения, слепо идет за ним. И то, что у Брюсова поистине прекрасно и величаво, под резцом Гумилёва делается смешным, ничтожным и жалким…»

В Киеве ему вторил «врач-марксист»[15] Лев Наумович Войтоловский в газете «Киевская мысль» (1910. 11 июля. № 189): «Все решительно таинства постиг, очевидно, Н. Гумилёв. Маги, кудесники и чародеи, зелья и наговоры, „немыслимые травы“ и „нездешние слова“ так и кишат в его стихах. Одному лишь таинству он не сумел научиться — таинству неподдельной поэзии. Вся книга стихов так и названа „Жемчугами“… и должен с прискорбием засвидетельствовать, что эти камни — фальшивые… В общем, по произведенному мною утомительному, но полезному подсчету, на страницах „Жемчугов“ г. Гумилёва фигурируют 6 стай здоровых собак и две стаи бешеных, одна стая бешеных волков, несколько волков одиночек, 4 буйвола, 8 пантер (не считая двух, нарисованных на обложке), 3 слона, 4 кондора, несколько „рыжих тюленей“, 5 барсов, 1 верблюд, 1 носорог, 2 антилопы, лань, фламинго, 10 павлинов, 4 попугая (из них один — антильский), несколько мустангов, медведь с медведицей, дракон, 3 тигра, росомаха и множество мелкой пернатой твари. Полагаю, что при таком неисчерпаемом обилии всех представителей животного царства, книге стихов г. Гумилёва правильнее было бы именоваться не „Жемчуга“, а „Зверинец“, бояться которого, конечно, не следует, ибо и звери, и птицы — все, от пантеры до последней пичужки — сделаны автором из раскрашенного картона. И это, по-моему, безопаснее. Ибо за поддельных зверей и ответственности никакой не несешь. Совсем не то, что за фальшивые камни, особенно если питаешь тенденцию выдать их за настоящие „Жемчуга“…»