Яков Цветов - Синие берега

- Быстро, быстро... - выдохнул решительно. Он наклонился над Рябовым, и тот, приподняв голову, обхватил шею Пилипенко.

Пилипенко грузно ступал, раскорячив ноги, правой рукой поддерживал Рябова, левой волок за собой пулемет. "Еще шаг, эх! Еще шаг, эх!" приближался Пилипенко к цели.

Бегом... бегом... бегом!.. Пусть стреляют... Бегом!..

Они бежали. Полянцев тоже. Антонов тоже.

Слышно было, на воде колыхался плот.

5

Семен оглянулся, во тьме проступали ивняковые заросли, напоминая гору. Казалось, они нисколько не отошли назад. Семен повернул голову и снова стал смотреть перед собой: вода была совсем черной, еще черней ночи, и как ни силился, не мог разглядеть - ни ее начала, ни конца. Он нервничал, нельзя было определить, далеко ли до берега. Стена мрака стояла мертво, и только хлюпавшая под быстрыми веслами вода напоминала о движении. Стремительные огоньки трассирующих пуль вонзались в эту стену и пропадали.

Семен, сжавшись, сидел на корме. Левая рука - на диске автомата, пересекавшего грудь. Над самой головой проносился тонкий короткий свист. Ветер гнал прогорклый дым по реке, бил в нос, скреб в горле. Дым напоминал о рухнувшем мосте. Раздался глухой взрыв, почти в то же мгновенье второй, уже недалеко от носа лодки, впереди, как бы загораживая ей путь. Кверху вскинулась вода и тяжелым ливнем обдала Семена, всех. "Бьет минометами", - переживал Семен.

- Ребята, жмите! Жмите!.. - во весь дух крикнул он, хоть и знал, что гребцы что было силы налегали на весла. - Жмите!..

Семен отчетливо слышал, точно видел, как, упираясь в слани ногами и трудно переводя дыхание, гребцы всем телом откидывались назад, наклонялись вперед, снова назад... Под сильными взмахами весел лодка подавалась дальше, дальше, но, казалось ему, так медленно, что хотелось прыгнуть в воду и плыть, плыть...

Через борт переплескивалась вода. Насквозь промокшие гимнастерка, брюки прилипли к спине, груди, рукам, ногам, но Семен не ощущал холода. Он поводил глазами, как бы искал чего-то, что уняло бы его тревогу. Над ним тянулся темный простор неба, испещренного звездами. Звезды лежали и на воде, сверкающие, холодные. Вода шла по звездам, не накрывая их.

Семен настороженно вслушивался: поблизости раздавались чужие всплески воды - странно, кто-то греб в сторону моста, в дым.

- Кто? - трубкой прислонив ладони ко рту, крикнул Семен. - Кто, отвечай!

Там, во мраке, выжидательно молчали.

- Куда... дурачье... гребете?.. - выпалил Никита. - Левей надо, если свои!

- Свои-и! - наконец вырвался из темноты густой осиплый голос. Поняли! Есть левей...

- Никитка-а-а! - послышался оттуда обрадованный возглас Тишки-мокрые-штаны.

Шум приближавшейся лодки нарастал.

- Ты, Кудренко-ов? - окликнул Семен. - Или Пото-омин?

- Каплюшкин! - помедлив, ответила соседняя лодка. - Кудрянкова Колю... - Слышный взмах весел заглушил голос. - И Потомина... - Взмах веслами. - Только что миной накрыло... - Взмах веслами. - Мы и шарахнулись от мин. - Торопливое хлюпанье сбегавшей с весел воды. - Да не туда... Гребок. Гребок. Сильный гребок.

Лодки шли рядом.

Вспорхнула ракета. Семен согнулся весь, бросил взгляд назад и ужаснулся: неужели они почти не отдалились от берега? Откос по-прежнему стоял перед глазами - недалеко, словно не к левому берегу двигалась лодка, а держала к правому. Над кручей висел ракетный свет, и видно было, как Широкая тень откоса разбежалась по реке и неслась лодкам вдогонку. "И не поверил бы, что могут быть такие широкие реки".

Свет оборвался, и ночь опять легла на воду, гремящую, несущуюся, страшную. Немцы снова ударили. Все в лодке, затаив дыхание, молчали. Во мраке они не видели, как их расстреливают, и потому могло показаться, что автоматы, бившие справа, бившие слева, мины, с резким всплеском ударявшиеся в воду, - вхолостую, и это немного успокаивало.

- Ни-кит-ка-а! - снова донеслось из соседней лодки. - Ни-кит-ка!..

- Ладно тебе, Ти-ш-ш... - Голос Никиты как бы увяз в темноте, оборвался на полуслове. И в то же мгновенье нос лодки круто повернул вправо.

- Что там? Черт бы вас побрал! - злился Володя Яковлев. - Не суши весло! Крепче налегай! - Он с Шишаревым рванули весло на себя. Лодка еще больше шарахнулась вбок.

Семен дотянулся до поперечины. У уключины, свесившись над бортом, чуть не вываливалось тело Дунаева. На спине Дунаева лежала недвижная голова Никиты. Ноги Никиты вытянулись, беспомощные, твердые, прямые.

- Дунаев! Никита! - Семен растерянно тряс за плечи одного, другого. Они не откликнулись. - Никита! - уже тормошил его Семен. - Никита!.. Голова Никиты сползла со спины Дунаева, и он свалился на дно лодки. Дунаев!..

Но Дунаев и Никита не шевельнулись. Семен пересел к правому борту и обеими руками сжал весло. Со свистом пронеслась мина, и он сунул голову между колен. Гулко ударил разрыв, и тотчас в воздух, ставший жарким, врезался ужасающий шорох осколков.

- Володя! Володя! Взяли!

Семен налег на весло. Лодка дернулась, но теперь нос подался влево.

- Взяли! Что еще случилось?..

- Случилось, товарищ политрук! - испуганно прокричал Шишарев. Сержанта хлопнуло. Вот только...

"Что?.." - задыхался Семен. Из сознания выпало: минуту назад перед самой лодкой разорвалась мина.

- Володя, - быстро проговорил Семен, - переберись к корме. Сможешь?

Тот не ответил.

- Володя! Сможешь? Шишарев, весло!

Лодка тяжело двинулась.

Володя Яковлев пробовал взлезть на корму и не смог. Его охватила слабость. Должно быть, потерял много крови. Грудь разрывала боль, он кусал губы, грыз кулак - пытался осилить боль. Он лежал перед Шишаревым, лицом вниз. Вода на дне лодки студила лоб, щеки. С трудом втянул в себя глоток воды. Повернулся на бок, прижал рукой грудь - ничего не помогало. Его поразила мысль, похожая на отчаяние: такой, на войне, он бесполезен - ни держать винтовку, ни бросать гранату, ни взрывать мосты, если опять придется. Уже и дышать стало невозможно. И он понял: еще немного - и все. И все...

"Почему я?.. - вспыхнула терзающая обида, пересилив боль. - Именно... я? Почему? Ради них это... Ради тех, кто появится потом, после меня. Меня не будет, будут другие, может быть лучше, может быть хуже, но не я, не я..." Спазм сдавил горло. Он проглотил рвавшийся наружу стон.

Вода, пространство, которое не превозмочь, осколок, впившийся в грудь возле сердца, все требовало его смерти. Он должен был умереть. Часто, даже в самых трудных обстоятельствах, думал он, как вернется домой, к друзьям, в редакцию, и будет писать книгу о войне, о том, как оставаться человеком и на войне, и женится, наверное, на студентке Нине. Теперь он знал, возвращения не будет.

Надо что-то одолеть в себе, что-то такое сильное, глубокое, может быть неподвластное и воле, и тогда пропадет самое противное состояние, когда человек перестает быть человеком, когда в нем гаснут мужество, чувство долга, простое сознание необходимости, - и он уже ничего не будет бояться, смерти тоже. Мысль эта смягчила его, сделала уступчивей. "Пусть. Пусть я, - уже примирялся он с неизбежным. - Ничего не поделаешь... На войне вслепую же, не на выбор. Не я, значит, другой. Жизнь всем дорога... у всех она одна... И ничего не поделаешь. Ничего не поделаешь... - Стало как-то легче, боль отодвинулась, недалеко, - потому что немного, а слышал ее. Его ничто уже не обременяло: ни воспоминания, ни привязанности, ни желание жить. - Ничего не поделаешь... Ничего... На земле всегда есть человеку место - живому, мертвому тоже. То, что пришло в мир, никогда не уходит. В них... которые придут потом... войдет что-то и от меня... от моих бед и страданий... от моих коротких радостей... от моих желаний и надежд... от веры моей... - Он задыхался. - Не делай я того, что делаю сейчас, им... тем... другим... и вовсе, быть может, не быть..." Он чувствовал, все внутри медленно обрывалось, сознание меркло. Он обмяк весь. "А мост! Мост... - вдруг пришло в голову. - Мост... Мост - это я... Я!.." Он хотел улыбнуться и, может быть, улыбнулся, подумалось ему. В последнюю минуту, видно, необходимо утешение, большое утешение, чтоб легче принять конец. Он слышал свой слабевший голос: "Мост... мост... мост... мост... - И, как под тихий шум дождя, засыпал. - Мост... мост..."