Иван Кожедуб - Неизвестный Кожедуб

Группы врага редели. Немцы начали уходить на запад, замысловато перестраиваясь. Но один из фашистских летчиков оказался «напористым». Смотрю, он под шумок отделяется от своих и идет к линии фронта, очевидно рассчитывая все же сбросить бомбы на наши войска. Настигаю его сверху. Он входит в пике и бросает бомбы на свою территорию. На выходе из пикирования я «прошил» его длинной очередью. Фашистский самолет взорвался.

Я расслабил мускулы и почувствовал нервную дрожь, которая пробегает по всему телу после напряженного боя. Как всегда, пересохло во рту — было нестерпимо жарко.

Первая мысль — о Титоренко. Оглянулся — он здесь. Вторая — о самолете: посмотрел на плоскости — пробоин не видно. Взглянул на часы: бой длился двадцать пять минут. Включил бензино-мер — горючее кончалось.

— Ну как дела, Дима? — спросил я Титоренко.

— Все в порядке, — ответил он охрипшим голосом.

— Молодец, старик!

Мы полетели домой. В этом бою я сбил шестьдесят первый и шестьдесят второй самолеты противника. Товарищи, зная о встрече нашей пары с сорока «фокке-вульфами», ждали нас с необычайным волнением. Первым подошел к нам командир полка. Я доложил ему о результатах боя. Нас окружили летчики и засыпали вопросами.

— Хорош был бой! — говорит Титоренко, пожимая мне руку.

Он даже осунулся за этот вылет, но глаза его радостно блестят.

Да, бой был действительно хорош. И не только с точки зрения тактики, но и по тому настроению, с которым мы его вели. Нас увлекал неудержимый наступательный порыв, который охватил в эти дни Советскую Армию. Я вложил в этот бой всю свою душу, все знания, весь опыт. Наша пара вела его исключительно дружно, мы были как один человек. В этом бою были превышены все положенные нагрузки — не только на самолет, но и на наш организм.

Рано утром 18 апреля я уже был у своего самолета и осматривал его.

Я уже собирался сесть в кабину, когда меня вызвали на КП. Оказывается, пришла радиограмма — мне приказано вылететь в Политуправление фронта.

Не мог представить себе, зачем меня вызывают. Командир тоже был озадачен приказом. Я сейчас же приготовился к полету. Провожая меня, Чупиков сказал:

— Возвращайтесь скорее.

Прилетев в штаб фронта, я. узнал, что мне поручается 1 Мая выступить в Москве перед микрофоном от имени воинов 1-го Белорусского фронта. Это был самый неожиданный и необычный приказ, какой мне когда-либо приходилось получать.

Я был обрадован и смущен: увидеть Москву в такой день, но и покидать фронт в такое горячее время! Считаные дни отделяли нас от победы, мыслью о которой мы жили все годы войны. Я мечтал встретить этот великий день на боевом посту, в дружной фронтовой семье летчиков.

В ДНИ ПОБЕДЫ

И вот я в третий раз в Москве. Трудно передать те чувства, которые испытывал каждый фронтовик, приезжавший в те дни в столицу. Сколько раз от имени Родины после незабываемого дня 5 августа 1943 года, дня победы над немцами в битве на Курской дуге, салютовала нам столица!

Вспомнилось, как в ноябре 1942 года я, рядовой летчик, отправлялся отсюда на фронт, как уже бывалым летчиком в июне 1944 года получал здесь назначение на должность заместителя командира полка. А сейчас я закрываю свой боевой счет, и на нем 330 боевых вылетов, 120 воздушных боев, 62 лично сбитых самолета.

И когда я стоял у микрофона и от имени воинов 1-го Белорусского фронта благодарил Родину, благодарил великого Сталина за неустанную заботу о нас, фронтовиках, и передавал привет москвичам, я так волновался, как никогда в жизни.

…События развертываются стремительно. Взят Берлин. Германия безоговорочно капитулирует. Мысленно переношусь к себе в полк, представляю себе боевых друзей в эти дни всенародного ликования.

Задерживаюсь в Москве — мне будут вручать вторую медаль «Золотая Звезда».

В День Победы я — в столице.

Как хороша была Москва в тот день великого торжества! Улицы в огнях иллюминации. Тепло. В ясном весеннем небе пролетают эскадрильи самолетов и сбрасывают красные, зеленые, белые ракеты.

На улицах так много людей, что они идут плечом к плечу, поют, смеются, говорят друг с другом, словно все они давным-давно знакомы. Военных встречают ликующими возгласами.

Я счастлив — мне довелось увидеть столицу в день Победы, во имя которой я столько раз вступал в смертельный бой с врагом. Только жалею об одном — что нет со мной друзей-однополчан. Как хорошо было бы пройти вместе с ними по праздничной Москве!.. Как хорошо было бы шагать сейчас рядом с Евстигнеевым, Амелиным, вместе с которыми я был здесь в напряженные ноябрьские дни 1942 года!

Мои раздумья неожиданно были прерваны. Меня подхватила толпа, и я полетел в воздух под возгласы: «Качать летчика! Ура сталинским соколам! Ура советской авиации!»

На следующий день улетаю под Берлин, в родную часть.

На нашем аэродроме непривычно спокойно и тихо. Нет напряженной суеты и оживления, которые царили здесь еще недели две назад, хоть и по-прежнему снуют бензозаправщики, хлопочут механики, пробегают к своим машинам летчики. В линейку стоят боевые самолеты. Идет мирная учеба.

Ищу глазами свой самолет. Около него возится техник Васильев.

Меня встречают однополчане. Куманичкин, Титоренко обнимают меня. Командир крепко жмет руку и тоже обнимает. Хайт от меня не отходит. Поздравляем друг друга с победой. Лица у всех довольные, веселые.

Вечером еще раз все вместе празднуем Победу.

Чупиков рассказывает о последних днях войны. Счет сбитых вражеских самолетов почти у всех моих однополчан увеличился. Немцы сами залетали на наш аэродром, в панике не зная, куда им садиться. Восторженно делюсь впечатлениями о Дне Победы в столице. Друзья слушают, затаив дыхание. В чьем сердце не вызовет радостного волнения одно лишь упоминание о Москве, Красной площади, Кремле, о городе, где живет и работает Сталин!..

…Снова целыми днями на аэродроме. Изучаем опыт войны, достижения отечественной авиационной техники, совершенствуем летное мастерство. В эти дни решаю попытаться осуществить давнишнюю мечту: получить высшее образование, поступить в Военно-воздушную академию. Получаю разрешение на отправку документов и с нетерпением жду ответа.

Приходят вести о старых однополчанах. Друзья пишут, что счет дважды Героя Советского Союза Кирилла Евстигнеева достиг пятидесяти двух самолетов.

Мухин, как он выражается, «рапортует» мне, что и у него, и у Амелина, и у Брызгалова ко дню взятия Берлина значительно вырос боевой счет, что Евстигнеев проявил за это время свои блестящие командирские способности, что он так же прост, как был всегда, такой же Кирюша, каким он, Мухин, помнит его в первые дни знакомства.