Филипп-Поль де Сегюр - Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I

Как всегда бывает, ошибка в общем ведет за собой ошибки в частностях. Минский губернатор был выбран небрежно; это был, говорят, один из тех людей, которые берутся за все и не годятся ни на что. Шестнадцатого ноября он лишился этого города и вместе с ним 4700 больных, военных запасов и двух миллионов порций провианта. Уже пять дней, как слух об этом достиг до Дубровны, и тут узнали о величайшем несчастии.

Этот губернатор удалился в Борисов. Здесь он не сумел ни предупредить Удино, находившегося на расстоянии двух переходов, ни поддержать Домбровского, отступавшего из Бобруйска и Игумена. Домбровский после неприятеля подошел к мосту в ночь с 20 на 21 ноября, однако он прогнал оттуда авангард Чичагова, расположился здесь и храбро защищался до вечера 21 ноября; но тут, расстреливаемый русской артиллерией, громившей его с фланга, он был атакован вдвое большими силами и оттеснен от реки на Московскую дорогу[244].

Наполеон не ожидал этого разгрома: он считал, что предупредил его своими инструкциями, посланными из Москвы Виктору 6 октября. Они предусматривали сильную атаку со стороны Витгенштейна или Чичагова и рекомендовали Виктору держаться вблизи Полоцка и Минска. Кроме того, император требовал иметь около Шванценберга умного, осторожного и сообразительного офицера, поддерживать правильную переписку с Минском и разослать других агентов в различных направлениях.

Но так как Витгенштейн атаковал раньше Чичагова, то все внимание отвлекла наиболее близкая и настоятельная опасность; мудрые инструкции от 6 октября совсем не были повторены Наполеоном; они, казалось, были забыты его адъютантом. Наконец, когда в Дубровне император узнал о потере Минска, он сам не думал, что Борисову грозит такая большая опасность, потому что, уходя на другой день в Оршу, он приказал сжечь все материалы для мостов.

К тому же его письмо от 20 ноября к Виктору доказывает его уверенность в безопасности: он предполагал, что Удино придет в Борисов 25 ноября, тогда как уже с 21 числа этот город попал во власть Чичагова.

Только на следующий день после этого рокового дня, в трех переходах от Борисова, на большой дороге, один офицер передал Наполеону эту ужасную новость. Император, ударив о землю тростью, бешено посмотрел на небо и воскликнул:

— Значит, так наверху написано, что мы теперь будем совершать одни ошибки!

Между тем маршал Удино, уже шедший к Минску, ни о чем не подозревая, остановился 21 ноября между Бобром и Кручею, как вдруг среди ночи к нему явился генерал Бровниковский и сообщил ему о своем поражении, о поражении Домбровского, о взятии Борисова и о том, что русские близко следуют за ним.

Двадцать второго маршал пошел им навстречу и соединился с остатками армии Домбровского.

Двадцать третьего ноября он столкнулся в трех лье от Борисова с русским авангардом, который он опрокинул, взял в плен 900 человек, полторы тысячи повозок и провел их под пушечным огнем, ружейными и сабельными ударами до самой Березины; но остатки Ламбера, проходя через Борисов и через Березину, снова разрушили мост на ней.

В это время Наполеон был в Толочине; он велел сделать ему описание позиции Борисова. Ему заявляли, что в этом месте Березина уже не река, а озеро с подвижным льдом; что мост через нее равен 300 саженям в длину; что разрушение его непоправимо, и теперь переход невыполним.

В этот момент прибыл один генерал-инженер; он возвращался из корпуса Виктора. Наполеон расспросил его; генерал объявил, что единственное спасение он видит в том, чтобы пробиться через армию Витгенштейна. Император ответил, что ему нужно направление, при котором он повернулся бы спиной ко всем, к Кутузову, Витгенштейну, к Чичагову; и он показал пальцем на карте течение Березины ниже Борисова: именно в этом месте он хотел перейти реку. Но генерал указывал ему на присутствие Чичагова на правом берегу реки; император указал другое место, ниже первого, потом третье, еще ближе к Днепру. Тогда, увидав, что он подходит к земле казаков, он остановился и воскликнул:

— Ах, да! Полтава!.. Как при Карле XII!

На самом деле случились все несчастья, которые только мог предвидеть Наполеон, и печальное сходство его положения с положением шведского завоевателя повергло его в такое мрачное настроение, что здоровье его от этого пошатнулось еще больше, чем в Малоярославце. В произнесенных в это время речах обратили внимание на следующие слова: «Вот что получается, когда наваливают ошибку на ошибку!»

Тем не менее эти первые движения, вырвавшиеся у него были единственными, и только прислуживавший ему лакей видел его раздраженным. Дюрок, Дарю, Бертье говорили, что они не знали об этом, что они видели его невозмутимым. По правде говоря, это была правда, потому что он достаточно владел собой, чтобы обуздать тоску, и что сила человека чаще всего состоит в том, чтобы скрывать свою слабость!

Впрочем, происходивший этой ночью разговор покажет, что было критического в его положении, и как он его переносил. Ночь шла своим чередом; Наполеон лежал; Дюрок и Дарю, находясь еще в его комнате и думая, что их начальник спит, предались самым мрачным предположениям; но он слушал их, и слово «государственный пленник» поразило его слух.

— Как! — воскликнул он, — разве вы думаете, что они осмелятся на это?

Дарю, сначала удивившийся, скоро ответил, что если их принудят вернуться, то надо ждать всего; пусть он не верит в великодушие врага: давно известно, что высокая политика считает самое себя и не подчиняется никакому закону.

— Но Франция! — продолжал император. — Что скажет Франция?

— О, что касается Франции, — ответил Дарю, — то на ее счет можно сделать тысячу более или менее обидных предположений, но никто из нас не может знать, что произойдет там!

Потом он прибавил, что для первых офицеров императора, как для него самого, лучше всего было бы, каким угодно путем, хотя бы по воздуху, ибо земля была бы для него закрыта, достигнуть Франции, откуда он вернее спас бы их, чем оставаясь посреди них!

— Значит, я вас затрудняю? — с улыбкой спросил император.

— Да, сир.

— А вы не хотите быть государственным пленником? Дарю ответил в том же тоне, что ему достаточно быть военнопленным. После этого император некоторое время мрачно молчал и потом с серьезным видом спросил:

— Сожжены все донесения моих министров?

— Сир, до сих пор вы не позволяли этого сделать.

— Хорошо, уничтожьте их; надо сознаться, мы находимся в скверном положении!

Это было единственное вырвавшееся у него признание, и с этими словами он уснул.

В его приказах видна та же твердость. Удино объявил ему о своем решении опрокинуть Ламбера; он одобрил его и торопил переправой выше или ниже Борисова. Он хотел, чтобы 24 ноября был произведен выбор места для этой переправы, чтобы были начаты подготовительные работы и чтобы его предупредили, так как ему нужно подготовить свое выступление. Ничуть не думая вырваться из тисков этих враждебных армий, он мечтал только о том, как бы победить Чичагова и снова завладеть Минском.