Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

Так бывает и в живописи. Одни умиляются при виде Шишкинских медведей и плачут при виде репинских бурлаков. Другие цепенеют при виде «Герники» Пикассо и не могут оторвать глаз от «текучих» часов Сальвадора Дали... А музыка! Одного берет за сердце «Танец с саблями» Хачатуряна, а другого – фуги Баха или сонаты Моцарта.

Думаю, что те, кого стихи Бродского «не берут за сердце», читают просто «не своего» автора. У многих поэтов сколько угодно «человеческой простоты и душевной доступности». Например, у гениального Пушкина, у талантливого Есенина, а еще у Щипачева: их стихи берут за сердце без промаха, но... не одно и то же сердце.

Обвинения Бродского в холодности, отчужденности, постоянном ощущении своего одиночества многократны. Что же делать? Некоторые поэты именно так воспринимают мир. Вот, например, строка из всеми нами любимого русского поэта первой половины ХIХ века:

И тьмой и холодом объята душа усталая моя...

Этот же поэт писал:

Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недугИсчезнет при слове рассудка;И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —Такая пустая и глупая шутка...

А вот как воспринимал жизнь Баратынский:

В борьбе с тяжелою судьбойЯ только пел мои печали,Стихи холодные дышалиДуши холодною тоской..Или такие строки из Баратынского:Изнывающий тоской,Я мечусь в полях небесных,Надо мной и подо мнойБеспредельных – скорби тесных!В тучу прячусь я и в нейМчуся, чужд земного края,Страшный гул людских скорбейГласом бури заглушая.

Покончив с «приполярным климатом» души, Солженицын анализирует пейзажи Бродского:

...пейзажи у него большей частью безлюдны и лишены движения, а то и сгустки уныния...

Позволю себе не согласиться. Пейзажи у Бродского необычайно разнообразны. Бывают печальные и пустынные, а бывают яркие и полные движения. Вот, например, как поэт описывает закат:

Закат догорал на галеркекитайским вееромИ туча клубилась, как крышкаконцертного фортепьяно.

Прекрасны и «архитектурные» пейзажи городов:

...Скорлупа куполов,позвоночники колоколен,колоннады, раскинувшей члены,покой и нега.Ястреб над головой,как квадратный кореньиз бездонного, как до молитвы,неба.

Или:

Город Лондон прекрасен: в немвсюду идут часы.Сердце может только отстатьот Большого Бена.Темза катится к морю,разбухшая точно вена,и буксиры в Челси дерут басы.

...Солженицын признает, что Бродский в 24 года «испытал сильнейшую встряску от судебно-ссыльных испытаний» и что стихи того времени написаны «ярко, с искренним чувством, без позы». Александр Исаевич объясняет это тем, что на поэта оказало влияние животворное действие земли. Впрочем, недостаточно оказало:

Думаю: поживи Бродский в ссылке подольше – та составляющая в его развитии могла бы существенно продлиться. Но его вскоре помиловали, вернулся он в родной город, деревенские восприятия никак не удержались в нем...

Поразительно, что тут Солженицын проявляет полное единодушие с советским правосудием. Ведь власти сослали Бродского в Архангельскую глухомань, чтобы его «исправить». Они тоже считали, что ссылка будет ему на пользу. Но Ахматова, Маршак, Шостакович, Жан-Поль Сартр, выступившие в защиту поэта, думали иначе. Под их давлением Бродского выпустили преждевременно, и он так и не успел «перевоспитаться».

...Наконец, рука бойцов, вероятно, колоть устала:

Уморчиво было бы приводить примеры всех нескладиц.

...Но вот рецензент передохнул и продолжил тонкий анализ творчества поэта. Оказывается, Иосиф Бродский не использовал глубинных возможностей русского языка... «нервно его ломает... грубо взрывает... неразборчив в выборе слов... небрежен к синтаксису и грамматике... широко открыл вход для выражений, которые... трудно признать осколками стихотворений... неосторожно, даже безответственно обращается со словом «вещь».

Короче, вердикт Солженицына сформулирован так:

Изжажданное окунанье в хляби языка.

...Разнеся в пух и прах форму произведений Бродского, Александр Исаевич вплотную подступил к разбору отношений поэта с Богом:

А каково в мирочувствии Бродского место религии?

Признав интерес Бродского к теме рождения Христа, А. И. похвалил его за «достоверность евангельского чувства». Но ликовать рано. Хоть и сочинял Бродский ежегодно стихи, посвященные рождению Христа, Солженицын считает – вслед за другими толкователями Бродского – что говорить о его «определенном христианстве нет оснований».

Осветление катарсиса так и не найдено, поэт и не пытается передать нам его...

Вероятно, Александр Исаевич хотел сказать, что в поэзии Бродского нет катарсиса, поскольку катарсис со времен греческих трагедий сам по себе является осветлением и oчищением. И сам высокий лад поэзии Бродского это подтверждает.

Солженицын обращает наше внимание на то, что «Оттолкновение от веры почти автоматически и вскоре же толкает, а то и швыряет человека лбом в загадку смерти».

Приведя множество цитат из стихов о смерти, рецензент делает вывод, что Бродского (вероятно, в отличие от остального человечества. – Л. Ш.) пугает перспектива смерти.

Так, прежде своей физической смерти, задолго, задолго до нее, Бродский всячески примерял к себе смерть...

Поэтому в стихах его царят

безысходная мрачность, отчуждение от мира. Но и с высокомерными нотками.

И правда, чего это Бродский так торопился? Другой бы на его месте начал примерять к себе смерть не до, а после своей физической смерти...

Тайна или загадка смерти мучает всех поэтов, давших себе труд задуматься над этим самым главным и самым страшным событием в человеческой жизни. Бродский – не исключение. И описывал он смерть и свое отношение к смерти в высочайших поэтических образах. «Глухонемые владения смерти»... «А если лягу, то с дерном заподлицо»... «...способность не страшиться процедуры / небытия – как формы своего / отсутствия, списав его с натуры»....» «И пока мне рот не забили глиной, / Из него раздаваться будет лишь благодарность». (Вот вам и катарсис... – Л. Ш.)