Державин - Олег Николаевич Михайлов
Державин, услыша сие, не дожидаясь резолюции, потихоньку уехал в Питербурх и равнодушно ожидал решения своей судьбы.
…Он сидел в своем кабинете, ровно окаменелый. Кондратий участливо глядел на него, не зная, как к нему подступиться. Сколько можно себя мучить — чирьи вырезывает, а болячки вставляет.
— Был семьянин, а стал чуж чуженин… — сказал наконец сам себе Державин.
— Что ж, батюшка, Гаврила Романович, надо как-то жить… — решился поддержать разговор Кондратий. — А одному хорошо только пауку…
Державин благодарно посмотрел на слугу.
— Что делать! Остается, верно, плакать и кончать век в унынии… — тихо проговорил он, утирая слезу.
— И, батюшка! Сладко слюбляться — горько расставаться. Да время все лечит.
— Ладно, Кондратий! — сказал после долгого молчания Державин. — Иди уж, а я тут на креслах вздремну. Авось, моя Пленира явится мне хоть в сонной грезе…
Сон приходил к нему всегда быстро и внезапно, и он погружался в спасительную тьму. Но на сей раз в тумане полуяви привиделось ему, что слушает он давнишний разговор Катерины Яковлевны с Дьяковой: «Найди мне такого жениха, как твой Гаврила Романович. Тогда я пойду за него и надеюсь, что буду счастлива…»
Он очнулся. В кабинете было темно. Глядя на смутно проступающий узор на шпалерах, вышитых Катериной Яковлевной, Державин подумал: «Такова, видать, ее воля». Уже многие богатые и знатные невесты — вдовы и девицы, — оказывали желание с ним сблизиться. Но, кажись, только Дарья Алексеевна могла понять и утешить его.
Через месяц девица Дьякова с сестрой своей Катериной Алексеевной графинею Штейнбоковой приехала из Ревеля в Питербурх. Державин по обыкновению, как знакомым дамам, нанес им визит. Они его весьма ласково приняли; в свой черед, он звал их, когда им вздумается, у него отобедать. И на другой же день послал записочку, в которой просил их к себе откушать и дать приказание повару, какие блюда они прикажут изготовить. Дарья Алексеевна шутливо ответствовала, что обедать они с сестрою будут, а какое кушанье приказать приготовить, в его состоит воле. Итак, они у него обедали, но о сватовстве никакой речи не было.
На третий день поутру, зайдя их навестить и нашед случай поговорить с Дарьей Алексеевной, Державин открылся ей в своем намерении. И как жениху стукнуло более пятидесяти, а невесте подходило под тридцать, то и соединение их долженствовало основываться более на дружестве и благопристойной жизни, нежели на нежном страстном сопряжении. Она ответила, что принимает за честь себе его намерение, но просит разрешения подумать. Державин объявил ей свое состояние, обещав прислать приходные и расходные свои книги, из коих бы она усмотрела, можно ли содержать дом сообразно с его чином и летами. Книги у ней пробыли недели с две, и она ничего не говорила. Наконец известила его, что согласна вступить с ним в супружество.
В начале 795-го года Державин известил друзей: «Оплакав потеряние моей любезной Екатерины Яковлевны и не нашед никакими средствами утешение моему сердцу, приступил я ко второму браку, который действительно минувшего января 31 дня и совершился с давно знакомой мне и приятельницею покойной, девицей Дарьею Алексеевной Дьяковой…»
После кониины Катерины Яковлевны Державин приметно изменился в характере и стал еще более задумчив. Часто за приятельскими обедами, которые он очень любил, иногда при самых интересных разговорах или спорах он вдруг замолчит и зачертит вилкою по тарелке вензель покойной — драгоценные ему буквы «К» и «Д». Вторая его супруга, заметив это несвоевременное рисованье, всегда выводила его из мечтаний строгим вопросом: «Ганюшка, Ганюшка, что это ты делаешь?» — «Так, ничего, матушка!» — обыкновенно с торопливостию отвечал он, потирая себе глаза и лоб как будто спросонья.
Несколько успокоившись, Державин порешил исполнить волю Катерины Яковлевны и передал собранные ею стихи государыне.
7
Екатерина II читала державинскую рукопись двое суток. Но когда в воскресенье поэт по обыкновению приехал ко двору, приметил императрицы к себе холодность, а окружающие избегали его, как бы боясь с ним и встретиться, не токмо говорить. Что за чудеса?
Прошло две недели. Наконец в третье воскресенье решился Державин спросить Безбородко:
— Слышал я, что ее величество отдала мои сочинения вашему сиятельству. Будут ли они напечатаны?
Но вельможа сделал ему рожу и упрыгнул от него, как блоха, бормоча что-то, чего не можно было уразуметь.
На лестнице Зимнего дворца Яков Иванович Булгаков, посланник при Оттоманской Порте, остановил поэта:
— Что ты, братец, за якобинские стихи пишешь?
— Какие?
— Ты переложил 81-й псалом, который не может быть двору приятен.
— Царь Давид не был якобинцем! — шепетливо возразил Державин. — А следовательно, и песни его не могут быть никому противными…
— Э, братец! — отвечал дипломат с улыбкой. — По нынешним обстоятельствам такие стихи писать дурно!
Ввечеру к Державину заглянул Дмитриев и с таинственным видом сказал, что имеет до него некое дело. Поэт сидел в покоях у своих племянниц — двух дочерей Львова, которые жили на его попечении; они отвечали урок француженке Леблер.
— Да что такое? — встревожился Державин.
— Ваше переложение 81-го псалма…
Уразумев, о чем идет речь, Леблер быстро заговорила по-французски, тряся шиньоном:
— Во время революции сей псалом был якобинцами переиначен и пет на улицах Парижа для подкрепления народного возмущения против Людовика XVI…
Дмитриев примигнул Державину и вышел за ним.
— Гаврила Романович! — запинаясь, сказал он. — Вещь сурьезная, коли велено вас секретно через Шешковского спросить, для чего и с каким намерением пишете вы такие стихи…
— Стихи, карающие неправого! — дал наконец выход сержению Державин. — Стихи, защищающие справедливость на нашей грешной земле!
Оду «Властителям и судиям» он переделывал несколько раз, добиваясь большей выразительности, гордился ею:
Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их;
Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и
