Николай Карташов - Испытание

— Да уяснил я, Василий Иванович, уяснил, — не вытерпел Бусыгин. — Чего вы со мной нянчитесь, ей богу, не ребенок ведь. — И уверенно добавил: — Я сам сумею.

Не наивность Бусыгина разозлила Демина, а его самонадеянность, нетерпеливость.

— Слушай, что тебе говорят, — отрезал он. — Слушай и на ус мотай. — Смягчившись, должно быть, прибавил: — Тебе сколько лет? Шестнадцать… В шестнадцать лет человек уже должен нести полную ответственность за свое прохождение жизни. И в работе пора мастером стать. А это, можно сказать, привычка к высоте. У тебя, Никола, эта привычка еще не выработалась. А стремиться к этому ты обязан. Ясно?

Николай, нахмурившись, молчал.

— Опасный ты человек, Бусыгин, — сказал Демин.

— Даже опасный, — усмехнулся Николай.

— Чего ухмыляешься? Правда опасный. Я тебе после работы кое-что покажу…

Вечером Демин позвал с собой Бусыгина. Они вышли из проходной завода.

Демин молча шагал впереди — огромный, сильный, рассерженный. Бусыгин шел по его следам.

Наконец пришли. У палаточного городка, прижавшегося к железнодорожной ветке, на большой заснеженной площадке стояли разбитые, истерзанные танки «КВ». Видимо, их недавно разгрузили и не успели привезти на завод.

Демин повернулся к Бусыгину. Сказал, словно отрезал:

— Ну-ка, погляди, друг-приятель…

Бусыгин подошел к танкам. Смотреть на них больно: пробиты насквозь, с развороченными корпусами и башнями; казалось, это — не стальные машины, а живые существа, опаленные войной, истерзанные в страшных столкновениях с лютым врагом.

— Смотри, смотри, Никола, ты во внутрь загляни…

Внутри танка раны казались еще более страшными: здесь везде были видны засохшие бурые Пятна крови.

Бусыгин вылез из танка оглушенный и расстроенный.

— Ну что, видел? — спросил Демин.

— Видел.

— Что увидел?

— Кровь.

— Ага, кровь. Кровь танкистов. А кровь людская — не водица, друг-приятель. Ты спроси вон того танкиста — откуда кровь? Думаешь, всегда враг оказывался более умелым, более сильным? Иногда бывает так: центровка коробки перемены передач с бортовыми редукторами и мотором сделаны неверно, плохо, безответственно. И в бою поломалась коробка передач. Может так случиться?

— Конечно.

— Нет, не может, не должно. Предположим даже один случай из тысячи. Теперь реши, друг-приятель, такую задачу: а сколько это крови людской, а? Что, молчишь? Вот почему и сказал я тебе: опасный ты, Бусыгин, человек, о цене человеческой жизни не думаешь. Работу тебе поручили ответственную, а она сама ведь не делается — руки ее выполняют, умелые рабочие руки. Умелые, понимаешь?

— Понимаю.

— Ну и молодец. Ты просто талант — все на лету ловишь… Не жалей пота, Бусыгин, когда дело идет о людской крови, — сказал Демин голосом, перехваченным волнением. И, резко повернувшись, крупно зашагал к заводской проходной.

Николай словно онемел от «деминского урока». Он медленно пошел по следу бригадира.

Навстречу шел танкист, одетый в полушубок, на голове у него поверх бинтов танковый шлем.

— Что, парень, страшно? — спросил он, кивнув на разбитые танки.

— Страшно, — ответил Бусыгин.

— Война. Куда ни пойдешь — везде огонь. И огонька подсыплют так, что землю руками грызть будешь.

— Верно, — сказал Бусыгин. — Все понятно. — И молча пошел дальше.

«Почему рассерчал Василий Иванович? — размышлял Бусыгин. — Ни сном, ни духом ни в чем не виноват… Разве не стремился к мастерству, о котором говорил Демин? Не чувствует бригадир его, Николая, мечту. Ох, как обжигало это неутоленное желание, страстная надежда — быстрее все постичь, чтобы стать испытателем танков. Таким, как Константин Ковш!» — Так размышлял Бусыгин, шагая по протоптанной в глубоком снегу дорожке. Перед ним возникли то смертельно раненные танки, то кровь воинов на сиденьях и на броне.

«Знал бригадир, куда привезти, — размышлял Бусыгин. — Всю душу вывернул наизнанку…»

Николай тепло подумал о своем бригадире, у которого открытая душа и обнаженное сердце. Ах, этот «деминский урок»! Как он остудил и как подхлестнул Бусыгина!

Вся жизнь проходила на заводе, другой жизни не было. Изредка кто-то из ленинградцев прорывался через блокадное кольцо и привозил в Челябинск целый мешок с письмами от родных и близких. От этих весточек на сердце становилось еще горше: из осажденного родного города приходили страшные вести, от которых холодело сердце. Люди умирали от голода, гибли под снарядами. Одно утешало: ленинградцы стояли стойко и никакие беды и невзгоды не заставили их согнуться.

Читая коротенькое материнское письмецо, Николай плакал, не стесняясь слез. Ему до боли жаль было мать, сестер. За дни эвакуации он не отрешился от той, ленинградской, блокадной, жизни. Его не покидало щемящее чувство привязанности и благодарности к городу, где начал свою жизнь. Но бывали минуты, когда Бусыгину казалось, будто он всегда жил вдалеке от фронтового города, в безопасности и относительной сытости. А на самом деле, и месяца еще не прошло с тех пор, как «Дуглас» перенес его на своих крыльях через Ладогу.

Перед самым Новым годом Бусыгин пошел во второй механический: Демин велел ему выяснить, почему там вышла заминка с поставкой на сборку некоторых деталей.

— Только ты, Николай, быстро: одна нога тут, другая — там.

— Все понял.

Бусыгин помчался во второй механический. У него была и другая, своя задача — повидать своего земляка Васю Гусева, поговорить — нельзя ли как-то по-человечески встретить праздник.

Цех, в котором работал Гусев, был меньше сборочного, но тоже огромный, новый. Он казался уютнее. Но и здесь было ужасно холодно.

Оказалось, что Вася успел завоевать известность в цехе. Когда Бусыгин спросил одного парнишку, где найти токаря Гусева, тот сразу же откликнулся:

— А, «землячок-смолячок», наш знаменитый, трижды прославленный, четырежды прогремевший! Во-о-он твой Гусев, из-за станка шапочка меховая торчит.

— Здорово, Вася.

Гусев, не отрываясь от работы, взглянул на Бусыгина.

— А-а-а, братец-ленинградец! Как жизнь?

— Цветет.

— Какой тут цвет: от холода зубы заходятся.

— А у тебя как, Вася?

— Вкалываю, аж зимой в поту. Иначе нельзя Одна беда: весь мой ленинградский запас победитовых пластин кончается.

Николай вспомнил «деминский урок» там, у разбитых танков, и рассказал об этом Гусеву.

— Не обижайся на Василия Ивановича, — сказал Вася, — золотой он человек, путиловец кровный, по всем статьям.

— Что ты, Вася, — встрепенулся Бусыгин, — разве можно, у меня и в мыслях нет. Я хотел…