Елена Чумаева - В районной больничке рядом с Москвой

Набираю номер:

— Алло, Лариса (это дежурная медсестра)? Владькин не спит, небось?

— Да, что вы, Ольга Павловна! Спит, как миленький!

— А что, ему снотворное дали?

— Да нет, сам уснул.

— Ну, ладно, спасибо!

Ничего себе — спит! Стальные нервы, олимпийское спокойствие! Мне бы так.

Муж с детьми на кухне, слышны их голоса, звяканье тарелок и ложек. Мне есть абсолютно не хочется, только пить. Захожу на кухню, разговоры смолкают, мои домочадцы смотрят на меня сочувственно, как на глубоко больного человека. Приятно сознавать, что тебя понимают без лишних вопросов.

— Чаю выпьешь? — муж тянется к чайнику.

— Не хочется, мне бы водички.

Муж молча наливает стакан воды и подает мне. Залпом выпиваю воду и снова в комнату, на “ковер”, снова упираюсь глазами в экран телевизора, и снова шаг за шагом просматриваю ход операции.

Пора идти спать. Все уже легли. Сна ни в одном глазу. Легла, пригрелась рядом с мужем. Он уже спит. Стараюсь дышать тихо-тихо. Закрываю глаза — как будто и не закрывала: кадры учебного фильма как по телевизору.

Утро. Все делаю автоматически, без участия сознания. Дети спрашивают что-то про деньги на завтрак в школе, на кино. Даю, не глядя. Дети мигом куда-то испаряются.

Я на работе. Без интереса осматриваю других своих больных. И вот звучат роковые слова палатной медсестры:

— Ольга Павловна, больной в операционной.

Это значит, что все приготовления закончены и ждут только меня.

Иду в операционную на ватных ногах, в голове шумит (почти не ела). Мою руки, надеваю стерильный халат. Перчатками не пользуюсь, стараясь по максимуму сохранить ощущение пальцами микроинструментов во время операции. Операционная медсестра кладет мне в руки марлевые шарики со спиртом (для стерилизации). И все: как будто повернули выключатель — голова стала ясная (от запаха спирта, что ли?), сердце успокоилось. Руки нисколько не дрожат.

— Мы начинаем, — негромко произношу сигнальную фразу.

Так, скальпель, пинцет — все, что нужно на этом этапе. Рядом в ассистентах опытная врач, но она тоже этой операции сама никогда не делала. Делаю первый разрез, все спокойно, все по плану. Следующий этап — без проблем. “Пять минут — полет нормальный”. Начинаю выдавливать мутный хрусталик из полости глаза. Не идет! Что-то его не пускает. Что? Быстрее, думать! Врач-ассистент что-то подсказывает. Ничего не слышу, кроме вихрем несущихся в голове мыслей: нажать посильнее? А если капсула прорвется? А если “стекловидка” (стекловидное тело) попрет?

— Как давление? — задаю вопрос операционной медсестре.

Лучше бы не спрашивала! Больной в сознании (оперируем под местной анестезией), все слышит, решил услужить: задвигался, вытаскивая руку из-под простыни. Малейшее его напряжение — и тонкая капсула хрусталика прорвалась, поползла масса “стекловидки” в операционную рану. Это как смотреть на что-нибудь через много увеличительных стекол, расположенных в разных плоскостях. Тут уже мне надо было мерить давление, да, наверное, шкалы тонометра не хватило бы.

“Боже мой, ничего не вижу!” — паническая мысль сковывала движения пальцев. “Думать, думать спокойно, работать”, — гипнотизирую сама себя. Но ужас совершенного уже поселился в сердце: “Я своими руками лишила человека зрения! Теперь только умереть”. И все-таки не прошли зря все предыдущие усилия: руки, независимо от моих трусливых мыслей, делали то, что нужно; глаза буквально “прилипли” к окулярам микроскопа (потом, после операции, у меня еще дня три вокруг глаз не смывались черные круги от резинок этих окуляров). Сердце оглушающее бухало, внешний мир сузился до поля зрения микроскопа. Секундная остановка: очередной этап операции худо-бедно закончен. Теперь основное — ввести в полость глаза искусственный хрусталик. У некоторых хирургов-мужчин, по их собственным словам, это действие вызывает ощущение, сродни сексуальному. Мне, конечно, сейчас не до половых изысков, но чужие слова “чувство оргазма” в голове промелькнули. Почти натурально (а не только мысленно) перекрестясь, открываю малюсенький контейнер с искусственным хрусталиком. Беру его микропинцетом и, стараясь не дышать, ввожу в полость глаза. Удивительным образом хрусталик в одно движение ложится на нужное место. Напряжение в моих руках и мозгах падает до нулевой отметки. Это действительно похоже на опустошение после наивысшей точки любви. Сил нет, делать ничего больше не хочется. С большим трудом заставляю себя наложить швы на операционную рану. Скучное занятие — шить.

До сегодняшнего дня удивляюсь, как тогда удалось закончить операцию, сползти с операционной табуретки и доплестись до ординаторской. Там я рухнула на диван: “Все, завтра же увольняюсь, больше никаких операций, никаких больных! Только бы у этого все обошлось…”.

По мере увеличения количества выпитых чашек крепкого сладкого чая ко мне возвращалась способность реально, без эмоций оценить ситуацию. С осложнениями, но операция закончена; с трудом, но искусственный хрусталик имплантирован (введен вместо удаленного естественного). Теперь только ждать. Как будто успокоилась. Не совсем, но все-таки. Сходила в палату к прооперированному пациенту. Давление нормальное, глаз не болит, швы на месте. Но самое главное, конечно, завтра. Завтра пациент должен прочитать буквы с таблицы, которые до операции не видел. Это — если мне повезет. Или ему повезет? Неизвестно, кому больше.

Снова бессонная ночь, снова наутро пустая голова, чужие ноги. Больница, палата, мой больной. Хочу успеть посмотреть его до прихода других врачей. Если провал, то хоть без свидетелей.

Оперированный не спит, здороваюсь, прошу пройти в кабинет для осмотра.

— Доктор, а есть уже можно?

С трудом сдерживаюсь: неужели сейчас это главный вопрос? Хотя с другой стороны — законы Фрейда.

— После осмотра я вам все скажу, — стараюсь быть вежливой.

Сажаю больного на стул за пять метров до таблицы, снимаю повязку с оперированного глаза. Чувствую, будто пересекаю некую границу, за которой начнется совсем другая жизнь. “Либо пан, либо пропал”. Пациент сидит спокойно, будто все происходящее для него давным-давно знакомо и привычно. Потрясающе!

— Пожалуйста, начинайте читать буквы, — говорю, а внутри все замирает. Прочитает или нет?

Вот это чудо! Он видит! Я-то знаю, как все было, я-то помню, как паника не давала мне работать, но он читает! Скучным голосом интересуется, когда можно будет оперировать второй глаз (тоже катаракта). Не сразу соображаю, о чем он вообще спрашивает. Чуть не бросилась его целовать, вовремя опомнилась. Стараюсь держаться солидно, делаю “умное лицо”. А хочется побежать на улицу, попрыгать и хорошо бы — полетать! Но… надо держать марку. Подходят остальные врачи отделения. На утренней “пятиминутке” дежурный врач монотонно, между “постельных больных нет” и “привозных не было”, произносит “оперированный лежал хорошо” (в смысле не нарушал постельный режим).