Елена Чумаева - В районной больничке рядом с Москвой

В семь утра меня разбудила недовольным голосом Валерия Семеновна:

— Что это со шкафами на посту случилось?

— Шкафы? Ничего страшного, Валерия Семеновна, — бормотала я со сна. — Просто ночью к нам наркоман забрел.

— А что ему у нас нужно было, наркоману этому? У нас же ничего такого сроду не было…

На утренней пятиминутке о дежурстве докладывала Валерия Семеновна. По ее словам, ничего заслуживающего внимания не произошло. Потом она ушла домой, а я осталась работать дальше. Считается, что дежурства для ординаторов нужны для приобретения опыта и никаких отгулов за это не полагается. Я провела осмотр своих больных, сделала все необходимые записи в истории болезней. Время — половина первого, можно потихонечку начинать двигаться к дому.

Прерывая мои мечтания о чашке кофе и теплом душе, в ординаторскую стремительно вошла Евгения Петровна:

— Хорошо, что ты еще не ушла. Там очень приличную травму привезли. Пойдешь в операционную? — скороговоркой бросила она мне, не сомневаясь в ответе.

Дело в том, что ординаторам не часто разрешается оперировать самостоятельно. А формулировка “приличная травма” означает, что перспектив на сохранение зрения у пациента нет никаких, поэтому можно доверить ПХО (первичную хирургическую обработку) ординатору. С одной стороны, я устала, ужасно хотелось спать. Но, с другой стороны, меня просто не поймут, если я откажусь от такой удачи, как возможность оперировать самой.

— Я тебе и ассистента уже нашла, — неправильно поняв мое замешательство, подтолкнула меня к выходу Евгения Петровна.

— Кого? — вяло интересуюсь я.

— Нашего жалобщика. Он давно на тебя глаз положил, пусть хоть рядом посидит…

Травма глаза и вправду оказалась безнадежной, но зашить глазное яблоко нужно было как следует. Швы накладываются по одному, под микроскопом. При этом ассистент должен капать в глаз необходимые капли и вовремя промокать кровь, мешающую видеть место разрыва. Помощь кажется небольшой, но без нее врачу-хирургу не выполнить свою задачу.

Сидим с моим африканским ассистентом в тишине операционной: он промокает, я неторопливо шью. Разговаривать мне с ним не о чем, только редкие реплики:

— Добавь аминокапронки.

— Здесь промокни, гемы много.

И вдруг, ни с того ни с сего, этот самый ассистент встает и молча двигается к выходу из операционной.

— Ты куда? Мы же не закончили! — с ужасом вопрошаю уходящую спину.

Не повернув головы, коллега отвечает:

— Мой день работа конец.

Точно! На часах четырнадцать ноль-ноль — иностранные ординаторы как раз и работают до двух. Но ведь операция!

Позвать никого не могу. Операционная медсестра вопросительно глядит на меня поверх маски. Пытаюсь скрыть свою беспомощность:

— Работаем дальше.

Вот и продолжение истории с танцами. Кто бы мог подумать, что оно будет таким! Мучаясь, попеременно хватаюсь то за тампон, то за пипетку, то за иглодержатель с пинцетом и с трудом заканчиваю свою самостоятельную операцию. Все: укол под конъюнктиву, повязка на глаз — пациента можно увозить в палату.

Футболка, которую я надеваю под халат, на спине насквозь мокрая. Шея от напряжения (всю операцию надо смотреть в микроскоп) как деревянная. Нетвердой походкой захожу в ординаторскую. Евгения Петровна с дымящейся чашкой чая в руке радостно меня спрашивает:

— Ну, как? Понравилось самой-то?

— Еще как, — отвечаю и плюхаюсь на первый попавшийся стул.

— Домой пойдешь или еще останешься подежурить? — шутит Евгения Петровна.

“Нет уж, хватит. Перебор”. Вслух сказать сил не осталось. Главное — пожаловаться некому, да и, собственно, не на что. Формально все по правилам.

Вот такая дружба народов! А начиналось все красиво — с танцев…

Первый раз

Завтра у меня первая операция. В том смысле, что я сама буду оперировать. Вообще-то до этого я уже два года оперировала, но, во-первых, всегда рядом были более опытные врачи, которые могли помочь в любой момент, а во-вторых, предстоящую операцию в нашем отделении никто еще не делал, то есть помочь даже теоретически некому.

Да, я не сказала: я — врач-офтальмолог, соответственно оперирую на глазах. Завтра предстоит операция удаления катаракты (мутного хрусталика) с вживлением искусственного хрусталика. Оперируем мы под микроскопом, сидя на специальной высокой табуретке (бывает, что после операции спина просто отваливается, про шею даже не говорю).

Конечно, такая операция давно уже отработана и везде делается на потоке. Но в нашей районной больнице то микроскопа соответствующего не было (стоит дорого), то инструментов микрохирургических (сама в Москве покупала по безналичному расчету). Конечно, я прошла обучение технологии этой операции в лучшей глазной клинике Москвы. Конечно, получила сертификат, но… Но на живом человеке эту операцию я ни разу не делала.

Сегодня днем осматривала больного, которому завтра предстоит эта операция. Обычный мужчина, небольшого роста, фамилию его помню даже через десять лет. Но до сих пор для меня загадка: как он, зная, что я иду на операцию в первый раз, согласился оперироваться? Как?! Непостижимо! С моей стороны авантюра, а уж со стороны пациента…

Придя домой после работы, не стою на кухне, не хожу с пылесосом по квартире и даже не мучаю детей воспитанием. Сижу на полу перед телевизором и в двадцать первый раз просматриваю учебный фильм про удаление катаракты (слава богу, есть видеомагнитофон). Смотрю на экран, а пальцами в воздухе повторяю все движения. Кажется, уже “на автомате”. Как все просто — в кино! Будет ли так на самом деле? В голове всплывают картины виденных (у других хирургов во время обучения) и прочитанных осложнений. От таких мыслей холодеют руки и бросает в дрожь. Господи, хоть бы пронесло!

К детям зашел их друг, хороший мальчик двенадцати лет. Проходя мимо телевизора, мельком бросил взгляд:

— Ух, ты! Теть Оль, где вы такой ужастик достали? Дадите посмотреть?

— Иди-иди, Саш. Это не для детей.

Обиделся, но больше просить не стал. Умный мальчик, видит, что тетенька не в себе.

Пришел муж с работы. Я только слышала звук открывающейся двери и его шагов. Головы от экрана оторвать не могу.

— Привет! Что с ужином? — весело поинтересовался муж, но, увидев мой замороженный взгляд, все понял. Мы с ним еще раньше обсуждали предстоящее событие (да, для меня это было событием).

— Ладно, ладно, я все сам, — и он оставил меня в покое. Хотя в каком покое, когда сердце колотится о ребра с грохотом, непонятно почему не слышным всем вокруг.

“Если сейчас настолько худо, что же будет завтра, в операционной? Нет, так нельзя, надо успокоиться, иначе руки будут дрожать, а это катастрофа”. Как же успокоиться? Лекарства принимать нельзя, может снизиться реакция. Позвоню-ка я в отделение, узнаю, как там мой пациент. От него тоже многое зависит: если давление будет высоким, риск возможных осложнений резко увеличится. А мне (да и ему) это совершенно не надо!