Беатрикс Шиферер - Женщины Вены в европейской культуре

Каролина Пихлер. Работа Йозефа Крихубера.

Совершенно в том же духе высказывается и венский литератор Игнац Франц Кастелли:

«…До сих пор я вижу перед собой эту некрасивую, но с такой силой излучающую приветливость, дружелюбие и сердечную доброту женщину, что с первого взгляда она покоряла любого человека. Никогда ни единого намека на уныние, болтливость, нескромность, стремление подчеркнуть свою роль в обществе писателей, хотя в беседе она никогда не оставалась в тени, открыто, но с неизменной скромностью выражая свое мнение. Однако в кругу обыкновенных женщин она проявляла осведомленность в вопросах кулинарии и рыночных цен…»[22]

Типичным воплощением австрийской души представляется она датскому писателю Адаму Эленшлегеру:

«Я не раз бывал у поэтессы Каролины Пихлер… Каждый четверг собирала она гостей за чайным столом. Это скромная, доброжелательная, очень естественная в каждом жесте женщина. Сначала я боялся встретить в ее лице нечто слишком греческое, но она, напротив, оказалась австриячкой в лучшем смысле слова. Мне нравится даже ее австрийский акцент… Когда я прихожу в их дом, она и ее дочь сидят обыкновенно в маленькой садовой беседке и занимаются рукоделием…»[23]

После смерти мужа, то есть с 1837 года, Каролина Пихлер начинает все более отдаляться от «новой творческой общественности».

«…После свадьбы дочери и переезда молодой семьи в Прагу жизнь в салоне стала замирать, театральные опыты более не возобновлялись, хотя стихи читались по-прежнему.

Франкль оставил описание комнаты с гравюрой Фюгера под названием „Мессия“ и хозяйкой дома, окруженной гостями, читающей вслух и одновременно занятой вязанием чулка.

Вот она прерывает чтение, чтобы подтянуть распустившуюся петлю. Это описание уже разводит в стороны салон Каролины и общую картину времени и убеждает в том, что по-прежнему на редкость осведомленная в вопросах новейшей литературы женщина все более ощущает разрыв, отделяющий ее от эпохи…»[24]

9 июля 1843 года Каролина уходит из жизни в возрасте семидесяти четырех лет. Смертный час она встретила в Вене, еще раз испытав глубокое уважение и любовь окружающих.

«…Разумеется, ее личность и творчество выпали из кругозора последующих поколений. Не пересоздание и не новации, а сохранение традиционного опыта — вот что было ее сутью. То, что составляло смысл живого общения с ней и гостями салона, было… современностью и стало прошлым. Труд ее жизни, запечатленный в сочинениях и письмах, доносит до нас образ доброй и мудрой женщины. Со страниц ее литературного наследия, особенно „Памятных событий“, смотрит на нас живая целостная картина эпохи, значимость которой неоспорима и для сегодняшней Австрии…»[25]

Мария фон Эбнер-Эшенбах

(1830–1916)

Графиня Мария Дубски накануне замужества. По литографии Иоганна Непомука Эндера, 1847.

«Когда женщина научилась читать, в мире появился женский вопрос». — «Умная женщина имеет миллионы заклятых врагов — всех глупых мужчин». — «Как только приходит время, когда ты мог бы, уходит время, когда ты можешь».

Едва ли кто-нибудь сочтет способной на подобные афоризмы — в произведениях Марии фон Эбнер-Эшенбах такие «шпильки» рассыпаны чуть ли не на каждой странице — женщину, которая, с точки зрения нашего современника, выглядит мягким и уж слишком безобидным существом. Тот факт, что в искусстве афоризма она уверенно заняла второе место в немецкой словесности после Георга Кристофа Лихтенберга, вероятно, покажется многим из нас удивительной неожиданностью — еще один пример того, что даже значительная степень знакомства не избавляет от ошибочных оценок.

Мария фон Эбнер-Эшенбах родилась 13 сентября 1830 года. В моравском замке Ждиславиц появилась на свет баронесса фон Дубски, опередившая на несколько недель рождение будущего императора Франца Йозефа, с которым она разделила и год смерти и очень обязанной которому чувствовала себя всю свою жизнь.

Ее отец, барон фон Дубски, единственный из трех братьев уцелел в освободительных войнах против Наполеона и, пережив тяжелое ранение и французский плен, вернулся в Австрию, чтобы уединиться в своих владениях. За свою жизнь Франц был четырежды женат. И хотя брак с первой женой Конрадиной, баронессой фон Зоргенталь, не дал ему детей, зато прибавил к владениям дом на Ротентурмштрассе, ставший зимней квартирой супругов. Летней резиденцией был замок Ждиславиц. Вторая жена и мать Марии — баронесса Мария фон Фокель — происходила из бюргерской протестантской немецкой семьи. Она родила двух дочерей: Фридерику и Марию. Через две недели после рождения Марии мать умерла.

В третий брак барон фон Дубски вступил с Евгенией, баронессой фон Бартенштайн, благодаря этому союзу на свет появились два мальчика и одна девочка. Евгения стала хорошей матерью также для Фридерики и Марии, которые очень полюбили ее. Но и она вскоре умерла. Ее материнские обязанности взяла на себя вдовая сестра Франца фон Дубски и мать будущего мужа Марии Морица фон Эбнер-Эшенбаха Елена, она стала матерью пятерым детям брата вплоть до его бракосочетания с графиней Ксавериной фон Коловрат. Первым языком, на котором заговорила маленькая Мария, был чешский — язык ее няньки, язык богатого, поощряющего фантазию фольклора; затем — французский, на котором с ней говорили гувернантки. Немецкий был лишь третьим.

Писательский дар пробудился в ней поздно и весьма знаменательным образом — в «Моих детских годах».

«…Для меня самой было полной неожиданностью то, что в толстовском описании детских и юношеских лет я недавно открыла изображение весьма близких мне вещей… У него некоторых из детей одолевают сомнения в истинности того, что их окружает. У меня сомнения переросли в убеждения… Над всем, куда бы ни падал мой взгляд, возникал величественный небосвод, каждый клочок земли расширялся до огромного мира. Но все недоступное моему взгляду было ничем, пустотой. Передо мною простирался мир, позади меня — страшная пустота, серая, немая, мертвая. О, как сжигало меня желание нащупать ее, эту пустоту!.. И я бежала что было сил в глубь сада, до самого забора, и там с быстротой молнии бросала взгляд назад… Но тут все снова принимало образ: кусты, деревья, цветники и лужайки. Мои глаза не успевали уловить мгновенья, взгляд запаздывал… Иногда я принимала дерзкие решения. Если нет людей, если они лишь созданы моим воображением, то я желала вообразить их такими, какими они должны быть, чтобы доставлять радость и удовлетворение мне. Я хотела представить себе папу так, чтобы не бояться его, и гувернантку, которая не мучила бы меня. И преображенного таким образом папу, и полную чистой любви и доброты мадемуазель Генриетту я встречала потом с такой неподдельной доверчивостью, которая вызывала крайнее недоумение и даже была чревата некоторыми наказаниями. Это было также вступительным аккордом к тем переживаниям, которые мне так часто приходилось испытывать позднее… Обживать свою страну лишь в воображении со временем показалось мне недостаточным, и я вступила в переписку с ее обитателями. На лучшей бумаге, какую я только могла достать, писала я крохотные письма и отдавала их на волю ветрам…»[26]