Беатрикс Шиферер - Женщины Вены в европейской культуре

В доме родителей бывали самые знаменитые люди своего времени, например инициатор многих преобразований и советчик Марии-Терезии Йозеф фон Зонненфельс, геолог Игнац фон Берн, композиторы Чимароза, Сальери, Паизиелло, Гайдн и Моцарт. О Моцарте она рассказывает таким образом, что невольно вспоминаешь письма Бэсле и «Амадеуса», Питера Шеффера.

«…Моцарт и Гайдн были людьми, не проявлявшими в личном общении никакой иной, если не говорить о музыке, духовной силы и выказывавшими почти полную неосведомленность в области науки и философии. Обыденное мышление, плоские шутки, а у Моцарта еще и привычки повесы — вот и все, чем они запомнились, но какие глубины, какие сказочные миры, какая гармония, мелодия и сила чувств скрывались под этой нехитрой личиной… Великий Моцарт не был моим учителем, но удостоил меня нескольких уроков, мне часто выпадала возможность слушать его игру и самой совершенствоваться, пользуясь его наставлениями. Однажды, когда я сидела за роялем и наигрывала одну мелодию из его „Фигаро“, в комнату вошел Моцарт, оказавшийся тогда в нашем доме, он встал позади, и, видимо, я ему угодила, потому как он начал напевать себе под нос мелодию и отбивать такт, похлопывая меня по плечу. Потом он вдруг придвинул стул, сел к инструменту и, поручив мне продолжать игру на басах, начал так изумительно импровизировать, что весь дом замер, слушая звуки, извлекаемые немецким Орфеем. Столь же внезапно ему это наскучило, он вскочил и в дурашливом кураже, что с ним случалось нередко, принялся прыгать по столу и креслам, По-кошачьи мяукать и кувыркаться, точно маленький озорник…»[16]

Вечера в доме украшали и актеры королевского театра, и случалось, что читка пьес и дискуссии перерастали в самые настоящие премьеры. При этом хозяева и гости исполняли полюбившиеся им роли, особенно охотно это делали юная Каролина и друзья дома. Там была поставлена «Минна фон Барнхельм» Лессинга, и в 1793 и 1794 годах появились даже печатные отзывы о первых сценических шагах Каролины Пихлер в доме на Тифер Грабен.

Что же касается шагов, предпринятых Каролиной вне дома, то они увели ее довольно далеко от нарисованной выше идиллии, которая хранила ее от всяческих неудач и заботы о хлебе насущном. В совсем еще нежном возрасте она была дважды обручена. Первый раз — со служащим банка С. Б. фон Херингом и второй — с молодым офицером Фердинандом фон Кемпеленом. Отказ от этих обязательств, особенно во втором случае, принес девушке немало страданий. Любовные переживания усугубились кризисом религиозных чувств. В борьбе с этой двойной напастью она возвращается в домашнюю идиллию и одновременно в лоно правоверного католицизма. В эту же пору в ней созревает литературный талант.

В 1782 году она публикует стихотворение «На выздоровление моей подруги» в «Венском альманахе муз», издаваемом Ручки. В стихах изливается радость Каролины не только в отношении подруги, но и в связи с преодолением собственного тяжелого кризиса.

Брат Каролины и его друзья, отчасти играя, отчасти всерьез, культивировали особый образ жизни, нечто вроде компанейского общежития. В одном из многочисленных кружков того времени — достаточно вспомнить хотя бы кружок Шуберта и его друзей, — в которых просветительский пафос сочетался с бюргерским предрасположением к дружеской компании, молодые люди ставили философские и политические проблемы, которые затем становились предметом ученых сочинений и дискуссий. И хотя «мужское братство» исключало прямое участие в этих делах Каролины, брат ее все-таки выносил на суд просвещенных мужей неподписанные трактаты своей сестры, а затем сообщал ей, преисполненной желания извлечь уроки из критики, какова оценка ее опусов.

Через друзей брата Каролина познакомилась со своим будущим мужем Андреасом Ойгеном Пихлером, за которого вышла в 1796 году. Год спустя у нее родился единственный ребенок — дочь Лотта. Вскоре после рождения Лотты брат Каролины женился на подруге юности, и обе молодые пары живут отныне в одном доме близ Нового рынка. После смерти весьма почитаемого ими отца (1798) обе семьи вместе с матушкой Шарлоттой переехали в предместье Альзер, на Альзерштрассе 25.

Андреас Ойген Пихлер поощрял и поддерживал писательские амбиции Каролины всеми мыслимыми средствами. Он принимал участие в работе над сочинениями и всячески побуждал супругу публиковать их. Для стихотворений и малой прозы самым подходящим изданием тогда были альманахи. Каролину очень воодушевили похвальные отзывы на ее первое большое произведение — «Притчи» (1800). Среди этих отзывов один принадлежал перу знаменитого швейцарского ученого Лафатера, другой — великому немецкому поэту Клопштоку.

Звезда Каролины всходила, и этому не могла помешать даже смерть любимого ею брата, а десятилетие спустя — и смерть матери (1815). Вместе с растущим писательским авторитетом все большее значение приобретал и салон Каролины.

Поначалу каждая среда, а затем вторник и четверг были приемными днями в доме Пихлер. Здесь собирались деятели искусства и науки.

Так же как когда-то Каролина с братом, юная Лотта привлекала в салон представителей молодого поколения. Например, в 1817 году по рекомендации Йозефа Шрайфогеля, писателя, переводчика и директора Хофбургтеатра, завсегдатаем вечеров стал молодой литератор Франц Грильпарцер. По этому поводу Каролина писала:

«…Наконец Шрайфогель привел к нам своего молодого протеже, автора трагедии „Праматерь“, которая к этому времени уже воплощалась на сцене (1817) и тем самым привлекла внимание публики не только Вены, но и Германии и даже Европы, что засвидетельствовал лорд Байрон („Новым поколениям не обойтись без этого имени“). Никогда не забуду тот вечер и всеобщий одобрительный ропот, когда он появился у нас. Грильпарцера красавцем не назовешь, но его стройная и довольно высокая фигура, прекрасные голубые глаза, придававшие его непримечательным чертам выражение духовной глубины и дружелюбия, пышная светло-русая шевелюра делали весьма заметным его облик, который трудно забыть, даже не зная его знаменитого имени и не имея случая убедиться в высоком интеллекте и благородном нраве писателя, что так отчетливо проступало во всех его речах и поступках.

Таково всеобщее впечатление, произведенное им на наше небольшое общество, когда мы каждый вечер собирались у нас в саду, да и молодому поэту полюбилось, должно быть, все то, что он нашел здесь, и как был принят, поскольку отныне он стал посещать нас и в течение всей зимы все чаще заглядывал к нам… Грильпарцер, коему сразу пришлись по душе наш дом и тон, в нем царивший, равно как и наше общество, частенько бывал у нас вечерами по вторникам и четвергам, а нередко приходил к воскресным обедам и, случалось, оставался до вечера, музицировал со мной и дочерью, так как весьма искусно играл на фортепьяно и мог импровизировать на нем, выказывая талант столь же отменный, как и вкус. Столь разносторонний ум, а еще более — простота и сердечность в общении завоевали ему наше единодушное уважение и расположение, и кажется, он проникся, к нам теми же чувствами. Все он делал с открытой душой и сердечностью, рассказывал мне о своем отрочестве, о своих свойствах и пристрастиях, делился с нами поэтическими замыслами…»[17]