Владимир Гросман - Хроники незабытых дней

В комнате под нами проживала неприметная лысая старушка с вечно висящей под носом хрустальной каплей. Трагедия её жизни повторяла драматическую историю несчастной страны. Старая дворянка пережила мужа — командира гусарского эскадрона, расстрелянного в революцию, и сына — партийного работника, погибшего в лагере, куда его отправили по «Ленинградскому делу». В десятом классе, когда родители решили, что я должен поступать в московский инъяз, я брал у нее уроки английского и старушка, радуясь собеседнику, рассказывала, как юности училась в Лондоне, дружила с будущей женой У. Черчилля и играла в теннис с членами королевской семьи. Будучи молодым дуралеем, я слушал ее рассказы в пол-уха, напряженно гадая, успеет ли старая смахнуть каплю из под носа или та опять упадет в чашку с чаем.

В квартире напротив обитал сухой желчный старикан, с какой-то непатриотичной и, можно сказать, антисоветской фамилией — то ли Бронтозолер, то ли Немнихер. Думаю, услышав такую фамилию, любому кадровику мечталось, как рядовому махновцу откопать за гумном обрез, отконвоировать Бронтозолера-Немнихера на крутой берег Днепра и расстрелять, к чёртовой матери. Как вы прекрасно понимаете, человек с такой фамилией не мог быть кристально чист, в гражданскую войну он руководил одним из отрядов еврейской самообороны Одессы. С ним я занимался историей СССР. Можете себе представить, какую историю он преподавал! Оказывается, Котовский брал Одессу дважды. Второй раз по договору с ним город захватил Япончик, прототип бабелевского Бени Крика, три дня грабил, а потом торжественно передал частям Красной Армии. По этому поводу баснословный бандюган устроил официальный приём, на котором подавали шампанское «Вдова Клико» и угощали сигарами, завернутыми в долларовые купюры. Газеты писали, что подобного по роскоши приёма Одесса не видела со времен герцога Ришелье. Старик признался, что одну сигару он выкурил, а вторую — таки заныкал. Оказалось, что зря нарушил заповеди Моисеевы, доллары оказались фальшивыми. Ему повезло. В молодости он стал свидетелем и участником исторических событий и настоящих сражений.

А что могу вспомнить о своей юности я? Как волок от мусоров пьяного вождя «заречных» Никона, который вскоре, нанюхавшись марафета спутал меня с кем то и в благодарность исполосовал бритвой единственный пиджак, едва не сделав меня уродом на всю жизнь. Спасла хорошая реакция.

Ну ладно, возвращаюсь к повествованию.

В тот весенний день, когда компания дулась в карты, а Тараска пригорюнившись сидел в углу, дверь сарая рывком отворилась и в нее протиснулся коренастый парень лет двадцати пяти с обшарпанным баяном в руках. Пацаны зловеще ощерились, чужие у нас не ходили. Однако Вица неожиданно засуетился, словно радушный хозяин при виде дорогого гостя. — Здорово, Стас, проходи Стасик, присаживайся, — затараторил он.

Не обращая внимания на остальных, парень пожал руку Вице, не спеша уселся в освободившееся кресло и, поставив баян на колени, внимательно осмотрел наши хоромы. Видимо, оставшись доволен, он вытащил из кармана пальто пригоршню смятых десяток, жестом подозвал Тараску, безошибочно определив в нем младшего по чину, и по-хозяйски бросил: — Канай за красным. На закусь — конфет.

Обрадовано загалдев, ребята бросились мыть стаканы под капель, а я исподтишка рассматривал именитого гостя. Надо было спешить на тренировку, но любопытство пересилило. Похоже, к нам пожаловал сам Стас Белик, о котором много слышал в последнее время. Он не так давно вернулся «от хозяина» и говорили о нем по-разному, серьёзные уголовные мужи с ревнивой усмешкой, шпана помельче — уважительно понизив голос. Отправив гонца за портвейном, Белик вальяжно закурил дорогой «Казбек» и, склонив голову набок, начал неуклюже перебирать кальсонные пуговички баяна, пытаясь наиграть «Ехал поезд из Тамбова…». Мы начали льстиво подпевать, но мелодия не получалась, и Стас со вздохом поставил инструмент на пол.

Судя по наколкам на пальцах, он был сирота и первый срок получил по малолетке. Если бы не стальная фикса, хищно блестевшая в уголке рта, и татуировки, парня можно было бы принять за студента-пижона из хорошей семьи. На нем было длинное чёрное пальто, только входившая в моду мохнатая кепка-лондонка и корочки на белой микропорке. Подкупало круглое свежее лицо с девичьим румянцем на щеках. Его жесты, и манера поведения не несли угрозы, а в серых, опушонных длинными ресницами глазах не было жестокости, характерной для облика паханов. Однако, ознакомившись с его «послужным списком», Чезаре Ламброзо в изумлении развёл бы руками. За Беликом числились ходки за разбой, а народная молва связывала с его именем недавнюю гибель двух инкассаторов, перевозивших поездом выручку вокзальных буфетов из Йошкар-Олы в Казань. Поговаривали, что «работал» он всегда один без подельников.

Осмелев после двух стаканов портвейна и обманувшись приветливой улыбкой гостя, я решил, что наступила пора доверительных бесед, и задал вопрос, на бестактность которого мне немедленно было указано: — Стас, тут пацаны травят ты человечину пробовал, как она по вкусу?

Уклониться я не успел. Болезненный и по-кошачьему быстрый удар в зубы, едва не опрокинул меня вместе с табуретом. Изображать берсерка, и лезть на него с кулаками было бессмысленно, не тот случай.

Пожертвовав репутацией психованного, я захлюпал носом и, скрывая бешенство, опустил голову, дабы не навлечь на себя очередную вспышку гнева. — Обиделся? — Заботливо поинтересовался Стас, с родительской нежностью в голосе.

Сплюнув кровь из разбитой губы, я молча кивнул и тут же пропустил второй удар, на этот раз в ухо.

Удар, скорее оплеуха, был полегче и носил явно дидактический характер. — Обиженных в жопу е…ут. Ты злиться должен, — поучал Белик словно папаша, укоряющий неразумное чадо. Вконец растерявшись, я уставился на него, как тамбовский крестьянин на комиссара продразверстки. Стас удовлетворенно хмыкнул и протянул свой стакан с портвейном. Опасаясь подвоха, с осторожностью принял стакан, но удара не последовало.

Так я попал в ученики к Стасику Белику, профессиональному налётчику, потомку гордого шляхтича, сосланного в Царевококшайск за участие в польском восстании еще при Александре Втором.

Обучал Стасик многому: как держать базар на зоне и выживать в БУРе,[2] что делать, если, входя в камеру, увидишь расстеленное у порога полотенце, за что петушат сокамерники, как соорудить «мастырку» и куда бить финкой, чтобы только ранить, но не убить. — Тебе охота платить головой за голову? — резонно вопрошал Учитель.

А вот, если надо серьёзно отомстить, то желательно пырнуть врага шилом в задницу, после чего, каждый раз вставая и садясь, он будет вспоминать тебя тихим словом. Такая рана гноится и болит долго, месяца два гарантировано. Поведал нам Стас и о воровских законах, вызывая восхищение у пацанов рассказами о «Чёрной кошке», «Железной метле» и «Красной шапочке», о войнах, которые велись на зонах между ворами и ссученными, и так далее, всего не перечислишь. От него впервые услышал некогда сокрально-воровскую, а теперь известную любой домохозяйке, заповедь: «Не верь, не бойся, не проси».